— О чем задумался? Чай стынет…
6
В воскресенье утром Ольга с Наташей и Колей пошли в церковь. Ольга не хотела, чтобы дети выросли атеистами. Кроме того, посещением церкви она показывала, что, хоть она и вынуждена жить с мужчиной, к тому же евреем, вне брака, она принадлежит к русской общине Польши и остается верной дочерью православной церкви. С Мишей осталась няня. Азриэл каждое четвертое воскресенье месяца навещал Шайндл в лечебнице профессора Пшедборского, между Прушковом и Блоне, недалеко от того места, где он когда-то провел с Ольгой пару дождливых летних дней. В клинике было отделение для неопасных душевнобольных. Сначала профессор Пшедборский не хотел брать Шайндл из-за ее религиозности. Она молилась сутки напролет и устраивала скандалы, потому что в лечебнице не было кошерной пищи. Даже в сумасшедшем доме есть такая вещь, как главенствующая культура. Были среди пациентов и антисемиты. Но Азриэл пошел на большие расходы. Он сам нанял для Шайндл сиделку, вдову фельдшера. И потом, Азриэл ведь тоже был психиатром. В конце концов профессор Пшедборский уступил коллеге. Через какое-то время Шайндл стало лучше: исчезли мысли о самоубийстве, она перестала разговаривать сама с собой, расхаживая по комнате и ломая руки. У Шайндл началась стадия, которую психиатры называют хронической меланхолией: больной приспосабливается к своему состоянию, что вызывает некоторое улучшение. Однако прогноз был неутешительный, ведь Шайндл была уже немолода, и то, что ее муж живет с другой, тоже не способствовало выздоровлению. Но все же ее состояние стабилизировалось.
Теперь у Шайндл была отдельная комната в небольшом домике недалеко от главного здания. Она принимала опиум и хлорал, ходила в турецкую баню, ей делали массаж, она два раза в день, одна или с сиделкой, гуляла в саду. Шайндл превратилась в пожилую, усталую женщину с беспокойными черными глазами, всегда в платке и сером платье до земли. На подбородке вырос пучок седых волос. Санитары и санитарки звали ее мамашей, бабулей или тетенькой. Сиделка готовила для нее еду в кошерных горшках, продукты привозили из Блоне. На Пейсах у нее была маца, а на Рошешоно и Йом-Кипур Шайндл отпускали в Блоне помолиться в синагоге. Часто видели, как Шайндл сидит перед своим домишкой на скамейке и вяжет спицами фуфайку, которую она никак не могла закончить. В пятницу вечером Шайндл зажигала пять свечей в латунных подсвечниках. Ее знало всё Блоне, весь Прушков, да и вообще вся округа. Евреи поговаривали, что эта женщина в ясном уме, но муж-аферист засадил ее в сумасшедший дом, чтобы развлекаться с другой…
Азриэл вышел из кареты. Шайндл стояла в дверях. Сиделка, хромая литвачка пани Шимкина, поздоровалась с Азриэлом, что-то сказала ему на ухо и ушла, оставив его с Шайндл. Азриэл подошел к жене.
— Доброе утро, Шайндл.
— Доброе утро.
— Как поживаешь?
— Как видишь.
— Можно войти?
— Почему нет?
Шайндл пропустила Азриэла в дом и вошла следом. В комнате было две кровати, одна Шайндл, другая сиделки. Стояли шкаф и комод. Очень похоже на дом в Ямполе, даже запахи те же: лук, цикорий и плесень. На низенькой скамеечке сидела кошка. Шайндл опустилась на край кровати, Азриэл на табурет. Положил на стол две коробки: подарки для Шайндл и пани Шимкиной. Шайндл опустила глаза, словно смутившись. Она рано постарела, лицо покрыто сетью морщин, из-под платка выбиваются седые локоны.
— Как себя чувствуешь? Лучше?
— Да так…
— Миша совсем большой стал.
— А? Ну да.
— Привет тебе передает.
— Спасибо, очень приятно, — ответила Шайндл, как по письмовнику.
— И Зина тоже.
Шайндл задумалась.
— Она невеста уже?
— Зина? Нет.
— А чего она ждет? Восемнадцать лет все-таки.
— Нет, Шайндл, все двадцать.
— Как двадцать? Хотя…
Оба замолчали.
— Пани Шимкина жалуется, ты совсем не ешь, — снова заговорил Азриэл.
— Да ем я, ем. Сколько есть можно? Уже в глотку не лезет.
— Надо питаться, чтоб силы были.
— А на что мне силы? Мне недолго осталось.
— Пани Шимкина хорошо готовит?
— Пересаливает.
— Так скажи ей, чтобы солила поменьше.
— Говорила. Да кто меня послушает? Плевать она на меня хотела.
— Я сам ей скажу.
— Не надо. Она мне еще больше вредить начнет. С гоями путается, развратница.