2
— Как тебе в голову взбрело в Америку поехать? — спросил Ципкин.
Он тут же понял, что вопрос прозвучал слишком грубо, но слово не воробей, вылетит — не поймаешь.
Клара будто не сразу поняла, о чем он спрашивает.
— Как? Да очень просто. Фелюша — твоя дочь. Открытки, которые ты раз в год присылаешь, ей отца не заменят. Она в школу ходит, там у всех детей есть отцы. Была бы девочка, не дай Бог, сиротой…
Клара осеклась. Последняя фраза получилась явно не к месту. Ципкин опустил глаза.
— Я в последнее время вспоминал тебя. Часто вспоминал.
— Часто?
— Да, очень.
— А я думала, ты меня совсем забыл.
— Нет, Клара. Я ничего не забыл, хоть и пытался. А что мне оставалось? Когда узнал про твою выходку с Миркиным, мне это было как нож в сердце. Решил, что все кончено.
— Миркин умер.
— Когда? Я ни на него, ни на тебя зла не держу. У тебя натура такая, с этим ничего не поделаешь. Ты знаешь, что я женат.
— Знаю. Слышала, в доме ребенок плакал. Твой сын?
— Да, сын. Чудный малыш. И жена у меня замечательная. Она из Венгрии. Это она помогла мне университет окончить.
— А как Соня?
— Соня теперь богатая, у ее мужа фабрика. Трое детей.
— Видишься с ней?
— Изредка. Она образцовая мать. Ее муж, Яцкович, стал обычным фабрикантом, забыл все свои прежние мечты и идеалы. Я тоже в движении не участвую, но связь с ними поддерживаю. Здесь много социалистов и анархистов, у них центр в этом районе.
— Я себе Нью-Йорк совершенно иначе представляла.
— А что ты себе представляла? Люди везде одинаковы. Из России едут и едут, пароход за пароходом. Но что ты соберешься сюда перебраться, я и подумать не мог.
— Я на время, не навсегда.
— На время? И как долго тут пробудешь?
— Пока не знаю, как получится.
Ципкин взял со стола печать и прижал к недописанному рецепту.
— Но сейчас ты здесь.
— Да, Александр, сейчас я здесь. Хотя иногда кажется, что это только сон. Проснусь, открою глаза — и ничего нет. Я болела долго, чуть не померла, но сейчас мне лучше. У меня камни были, еще до того как ты уехал, помнишь? Так вот, лежала я как-то в постели и вдруг подумала, что нельзя оставить Фелюшу круглой сиротой. Она-то в чем виновата? Каждый должен за свои грехи отвечать.
— Да, ты права.
— В общем, решила, что хуже не будет, если ее сюда привезу. Все как-то очень быстро произошло. Сашу помнишь, конечно, он ведь твой ученик. У деда подряды перенял, у моего отца. Только Саша еще его превзошел. В лучших домах бывает, с ним генералы советуются, и не только насчет провианта. Золотая голова! Очень умный, я бы даже сказала, слишком умный, а это уже плохо. Было бы лучше, если бы он жил без всякой философии, но он, похоже, в меня пошел, отец-то у него — человек простой. Короче, я все ему рассказала, и он мне помог. Он очень добрый, ему для меня ничего не жалко.
— Он не женился?
— Нет. Даст Бог, когда-нибудь женится все-таки.
— Почему бы нет? Вот я, как видишь, стал врачом на Ист-Бродвее. Наверно, так на небесах было в книгу судеб записано.
— Надеюсь, ты счастлив?
— Счастлив? Пожалуй, да. Моим идеалом была Европа, а не Америка, но здесь свободная страна. Говори что хочешь, пиши что хочешь. Президента тут ругают похлеще, чем у нас дворника, но если все разрешено, то уже и неинтересно. Чего ломиться в открытую дверь? Я Фелюшину фотографию получил. Это когда снимали? Она там красавица.
— Скоро ты ее увидишь. Она уже гораздо красивее меня.
— Зачем ты так говоришь? Как видишь, я совсем не богат, но это мой собственный дом, у меня есть практика. И все для меня кончено, — добавил Ципкин неожиданно для себя. Никогда прежде такая мысль не приходила ему в голову.
— Как это все кончено? У тебя семья, профессия…
— Да, но… Раньше я к чему-то стремился. Думаешь, большая радость лечить тут всяких? Моя жена — прекрасный человек, но она из Венгрии, это совершенно другой мир. На первый взгляд, казалось бы, такие же, как мы, но на самом деле у них все иначе. Они очень прагматичные, любят ясность: либо да, либо нет. У них нет ни наших сомнений, ни нашей веры. Я вырос на русской и польской культурах, это адская смесь. Ты замуж не вышла?