2
Саша был в доме неподалеку от казарм. Офицерская жена Лидия Михайловна сидела в кресле-качалке и вязала для ребенка чулочек. Это была невысокая, полноватая женщина с пышной грудью и непослушными кудрявыми волосами, из-за которых напоминала негритянок с картинок в детских книжках. Портрет дополняли высокий лоб, большие черные глаза, курносый носик и яркие толстые губы. Ей недавно исполнилось двадцать семь, но выглядела она старше. В соседней комнате спал на своей кроватке полуторагодовалый малыш. Рядом, не спуская с него глаз, сидела служанка. Во дворе денщик колол дрова. Будуар Лидии Михайловны был забит всевозможными вещами. На кровати высилась гора подушек и лежала гигантская кукла. На столике — три тисненных золотом альбома. Лидия Михайловна только что отпраздновала день рождения, и повсюду лежали подарки: коробки с яркими крышками, флакончики духов, бонбоньерки, книги. В вазах вяли букеты. Весь офицерский клуб считал, что Лидия Михайловна — далеко не красавица, но почти все мужчины млели перед ней, а женщины клялись, что она наставляет мужу рога. Ее муж был в долгах как в шелках и платил огромные проценты. Пару дней назад он упал с лошади, вывихнул плечо и поехал в варшавский госпиталь, потому что полковой врач пользовался славой горького пьяницы. Жены офицеров частенько спорили о Лидии Михайловне: что мужчины в ней находят? Один молодой поручик как-то обронил, что у Лидии Михайловны необыкновенно белая кожа, и вскользь брошенное слово надолго стало поводом для злых шуток. Все знали, что этот еврей, подрядчик Александр Калманович Якоби, у нее в доме свой человек, но если это не беспокоит мужа, то всех остальных и подавно. Зато женщинам есть о чем посудачить долгими летними вечерами, когда мужчины заняты службой или игрою в карты.
Лидия Михайловна вязала, покачиваясь в кресле-качалке, и большими черными глазами посматривала на Сашу, а он взад-вперед ходил по комнате в мягких замшевых сапожках, то и дело брал что-нибудь в руки, вертел, клал на место. Подошел к часам, остановил маятник, тут же качнул его пальцем влево. Сашины волосы были растрепаны, рубаха подпоясана шнуром с кистями, как у студента или революционера. Остановившись перед круглым зеркалом в золоченой раме, он начал корчить рожи: пошевелил губами, приподнял брови, сморщил нос, словно актер, который гримируется перед выходом на сцену.
— Может, прекратите метаться, как волк по клетке? — сердито сказала Лидия Михайловна.
— Говори, говори, я слушаю.
— Сядьте! Я не могу кричать. Хватит уже бегать передо мной!
— Я не бегаю. Такое время сейчас, кажется, с ума сойду.
— При чем тут время? Александр, так больше не может продолжаться!
— Я это уже слышал. Повторяешься, милая. Кстати, очень распространенная женская привычка.
— Пожалуйста, не надо обращаться ко мне на «ты». Не сейчас. Я не для такой жизни родилась. Клянусь, меня не беспокоит, что обо мне говорят. Собака лает — ветер носит. Но я должна быть в ладу с самой собой. Пусть меня не уважают другие, но потерять самоуважение мне совсем не хочется.
— Пустые слова. Все барышни говорят то же самое. Смешно, ей-богу. Что значит уважение? Уважение к чему? Люди — животные.
— Знаю, знаю, но я так не могу. Могу примириться с мыслью, что у меня есть любовник, но пусть он ведет себя как любовник, а не как ловелас. Я могла бы делить его с женой, но не с той деревенской бабой. Так низко я пока не пала.
— Хватит глупости болтать. С кем делить? К Ганке, что ли, приревновала?
— Мне от одного ее взгляда плохо становится. Смотрит, как зарезанная телка. Если, как вы говорите, она для вас ничего не значит, почему вы не отошлете ее с глаз долой? Чем дольше она у вас останется, тем хуже.