— Давайте ко мне! — вышел Петухов следом за санитаркой.
Во дворе больнице прямо на земле лежала женщина. Вся в
крови. Вторая диковато косилась на нее, жалась к крыльцу больницы. В глазах страх и ужас смешались.
— Пошли со мной, родимая! — взяла ее за руку Евдокия.
Та отскочила от санитарки, заплевала в ее сторону.
— С чего зашлась? Я ж зову тебя отдохнуть. Чего ты на эту глазеешь? С ей опосля управимся. Иди ко мне, чего на дворе стоять?
Пошла к женщине, та стала отбиваться, отмахиваться руками и ногами.
— Во чудная! — Евдокия полезла в карман халата и нашарила конфету. — А у меня вишь что есть? Хочешь? — подманивала к себе.
Женщина, глянув, стала подкрадываться. Она хотела вырвать конфету и удрать, но санитарка тут же поймала за руку.
— Пошли со мной. Там много конфет, — приговаривала она, затаскивая больную в двери. Вторую волокли на носилках следом.
— Кто ж так порезал бабу? — ахнула Ксения.
— Сама себя искромсала, — глянул Петухов.
— Давайте в душевую занесем. Там с Любой приведем в порядок бабу, принесем на место, — предложила Евдокия.
— Женщины! Живо по палатам! Лекарства принимать пора! — распорядился Иван и позвал медсестру.
Через некоторое время обе новенькие уже познакомились с остальными больными.
— Не-е! Никто не резал меня. Да и кому в башку стукнет? Я ж сама живу. А тут соседка приперлась. Баба дурная. Это ее сюда надо. Увидела она не то, что надо. У меня из рук черви поползли. Я их выковыривала шилом, потом ножом. А соседка в вой: что делаешь? Гоню ее, не уходит. Гляньте, опять ползут. — Стала срывать с руки повязку.
Больные позвали санитарок. Те увели женщину в палату, она вырывалась, кричала:
— Пусть вас сожрут! Не буду их кормить!
Вторая баба сидела молча, сосредоточенно смотрела в угол, кивая головой, будто с кем-то соглашалась, сосала конфету.
— Во! Слышали, что мне велели? — указала на угол.
— Кто?
— Где?
— Что велели?
— Вон те двое — в черном! Велят уйти ночью отсюда и пасти свиней. Они меня ждут. У них нет пастуха.
— Пусть эти двое сами пасут!
— Они не могут. У них свое стадо, больше моего.
— Милочка, а вы хоть знаете, как выглядят свиньи? — ' спросила Ксения.
— Уйди, крыса! Ты жрала их корм, отнимала хлеб! Ишь как разжирела! Я убью тебя, чтоб не лезла больше к моему стаду! — Двинулась на Ксению, та побежала к санитарам, и больную вскоре увели.
Лишь через неделю их выпустили в коридор. Новенькие хотели подойти к женщинам, но санитары не подпустили.
— Круто их зашкалило, если даже в коридоре самих не оставляют. Во двор выйти не скоро удастся.
— А помнишь Ольгу? — спросила Ирина Ритку.
— Мало она была. Ну, ту достало! Не повезло девке нигде! Всюду облом. Любовник дал отставку, на работе сократили. А тут еще маманя вздумала помереть некстати. Девка и не выдержала. Затрещала крыша по всем швам. Сунулась в петлю головой. А петлю на чугунной трубе повесила. Она не выдержала — гнилой оказалась — и обломилась. Из нее как ливанула вода! Все пять этажей поплыли. А Ольга, дура, не удавилась! Петля вмиг ослабла, когда она упала, но перед тем башкой саданулась крепко о выступ.
— Как же не пришла в себя в воде?
— Хахаль обещал ее на море отвезти, небось привиделось, что с ним кайфует.
— Нашла из-за чего в петлю лезть!
— Дура! Но вот ее быстро выпустили. Даже месяц не полежала.
— Наверное, помирилась с хахалем? Может, теперь на море поедут?
— Замучается плавать. Хахаль интерес к ней посеял. Он знаешь кем был? Ну, этим, по вызову! Кобелем на ночь. И к ней так же рисовался. Потом у Ольги бабки кончились.
— Тогда ей лучше его забыть.
— А где другого найдет? Ее без денег никто не станет тянуть. Ты ж вспомни, в ней одного росту больше двух метров да веса под двести кило. Такую прокормить — мужику по три смены надо вкалывать. Кто на такую каторгу согласится добровольно? — спросила Ирина Ритку.
— Если б я родилась мужиком, навсегда осталась бы в холостяках.
— Почему?
— Слишком хорошо себя знаю. А другие еще хуже! — рассмеялась громко.
Юрий Гаврилович Бронников частенько забывал закрывать за собой двери кабинета. Рассеянность была тому причиной или привычка с детства? Ведь вырос он в многодетной семье, был старшим, а потому, уходя на кухню делать уроки, всегда оставлял полуоткрытой двери в спальню, чтоб держать на слуху каждый звук, всякий смех и плач.
Эта привычка не раз выручала, но и неприятностей доставила немало. Случалось, приметив приоткрытую дверь, влетали в кабинет главврача больные. Хорошо, когда санитары оказывались неподалеку. Но бывало, приходилось человеку самому выпутываться из неприятности. Вот раз поспорил он с врачами больницы, что любого больного можно уговорить, убедить, если на него не кричать и не применять силу.