— А почему вы не хотите к ней? Чем вешаться, рассказали б, да и жили вместе!
— Доктор! Я сама виновата во всем. Мать не разрешала мне встречаться с Андреем. Он не понравился ей сразу. Называла его мерзко, грязно. Советовала глянуть на других. Андрея считала слабаком и слюнтяем, неспособным содержать семью как надо. Она даже грозила скрутить ему голову и приглашала в дом тех, кого могла назвать зятем. А я любила своего Андрея. Мамка даже к бабкам ездила, чтоб нас разбить, но не получилось.
— Он любил вас?
— Тогда да! Потом не знаю, что с ним случилось.
— А в чем вас упрекают муж и свекровь? — поинтересовался Иван.
— Муж за болезни мои заел упреками. Свекровь грызет за мать. Мол, она живет как хочет, сорит деньгами налево и направо, мужиков водит хороводами, а обо мне и Ксюшке не думает. Нет бы внучке обеспечить будущее, свою нужду, что меж ног свербит, ублажает. Ну и попрекала меня всегда.
— Римма, а ты работала?
— Ну а как же? Главбухом в строительной фирме, и неплохо получала. Вдвое больше мужа и свекрови, вместе взятых.
— Свекровь о том знала?
— Я ж ей отдавала всю зарплату. Мне мать деньги давала. Я даже Ксюньку одевала на них. И все равно свекруха ныла. Ей все было мало.
— Муж был в курсе этих стычек?
— Андрей знал об упреках своей матери. Поначалу пытался урезонить, но куда там. Свекруху одесский Привоз не перебрешет. Она любого заткнет. Ей обидно, что моя мать тратит деньги на себя, а не отдает Андрею или самой свекрухе. — Римма попросила воды и продолжила: — Мне в глаза было сказано такое, что я сразу в петлю влезла. — Женщина умолкла.
— Что сказали?
— Не могу… Стыдно говорить, — заплакала баба.
— Если такой честный разговор пошел, чего стыдиться? — глянул Бронников поверх очков.
— Я никому не признавалась. Это же позор! — заплакала навзрыд.
— Угомонись, Римма! Такая красивая женщина, и вдруг сопли до колен, как у индюшки! Перестань! На-ка вот конфету, успокойся! — Юрий Гаврилович достал леденец, протянул бабе.
— Лучше дайте сигарету, — попросила она тихо и, сделав затяжку, стала успокаиваться. — Ситуевина у меня хреновая! К своим возвращаться уже не хочу, а и к матери не могу. Когда я с Андреем расписалась, она назвала дурой и не велела к ней приходить. Два года мы не общались. Помирились из-за Ксюшки, она бабкина копия во всем. За что и ненавидит ее свекровь, называет малолетней бандершей. А дочка ее зовет сушеной хварьей. Скоро они драться начнут…
— Так что вам сказали, Римма? — напомнил Иван.
— Гадость! Самую пошлую! — всхлипнула тихо.
— Скажи, — попросил Бронников.
— Господи! Какой позор! — сдавила виски.
— Ты не думай ни о чем. Расскажи, что случилось?
— Короче, это было недавно, я хотела сходить с дочкой в цирк и попросила у свекрови денег. Та взвилась и разоралась, что много себе позволяю, что я развязная, избалованная, никчемная, негодная для семьи. И вообще, если бы они с сыном знали все раньше, Андрей и не подумал бы жениться на мне.
«Разве мы могли предположить, что, отдав тебя в нашу семью, твоя мамаша не передаст свое дело Андрею? — кричала она. — Иначе зачем ты ему нужна? Сама из себя — сплошной гнойник, серость, жердь, ни сзади, ни спереди нет ни хрена. Ты в зеркало на себя глянь хоть раз в жизни! Образина чумовая! На тебя на саму даже бомж не оглянется. Иль твоя маман мозги посеяла? Да таких, как ты, по городу лопатой грести можно. Одно лишь было за тобой — мамашкин бизнес, но и это ты не сумела прибрать к рукам. Коли так, в голом виде ты нам без надобности! Убирайся вон, к своей бандерше! Может, поумнеешь, тогда поговорим! А то с суслячьей мордой корчишь из себя княгиню, хоть сама — говно вонючее!» И я снова влезла в петлю. Все поняла… Но где выход? Стала намекать матери. Впрямую сказать не решилась, зная характер человека. Она во зле не только свекруху с мужем, а и меня с дочкой раздавит одним пальцем левой руки. За все прошлое и настоящее, за ослушание и самовольство, за глупую любовь. Ей это утворить легче, чем высморкаться.