— Роли?
— Он из последнего помета Смоки, детка. — В мамином взгляде читается упрек. — Ты должна помнить малютку Роли. — Не знаю, почему мама думает, что я могу удержать в памяти клички всех ее собак. Их не меньше двадцати, и все уиппеты. — Да, еще тебе открытка. — Она роется в своей сумке. — Куда же она подевалась? От Эндрю и Сильвии.
— От кого? — Я не понимаю, о ком речь.
— От соседей, Эндрю и Сильвии. — Она говорит так, как будто это само собой разумеется.
Но наших-то соседей зовут Филипп и Мэгги.
— Мам…
— Так или иначе, они тебя любят. И Эндрю хотел спросить твоего совета насчет лыж.
Насчет лыж? Но я не умею кататься на лыжах.
— Мам, — я с ужасом хватаюсь за голову, забыв о своей черепно-мозговой травме, — о чем ты говоришь?
Вернулась Морин.
— Сейчас доктор Харман придет вас посмотреть, — предупредила она.
— А мне надо бежать. — Мама встает. — Я приду еще, вместе с Эми и Эриком.
С Эриком? А-а-а, это, наверное, ее новая собака.
Мои размышления прервал стук в дверь — вошел моложавый темноволосый мужчина в халате.
— Здравствуйте, Лекси. — Голос у него бодрый. — Я доктор Харман, невролог. Как вы себя чувствуете?
— Хорошо, только левая рука ведет себя как-то странно. Словно я ее отлежала и она теперь не слушается.
— Так, — он кивнул, — посмотрим, может быть, пропишем вам какую-нибудь физиотерапию. Но сначала я хочу задать вам несколько вопросов. Не сердитесь, если некоторые из них покажутся вам слишком очевидными. — Его губы растянулись в профессиональной улыбке. — Скажите, как вас зовут?
— Меня зовут Лекси Смарт, — быстро ответила я.
Доктор Харман кивнул и сделал пометку в карточке.
— А когда вы родились?
— В тысяча девятьсот семьдесят девятом году.
— Очень хорошо. — Он опять что-то помечает. — Итак, Лекси, когда вы разбили машину, вы ударились головой о лобовое стекло. У вас образовалась небольшая опухоль мозга, но, похоже, вам повезло. Хотя мне нужно сделать еще ряд анализов.
Врачи никогда не дают вам даже слова вставить.
— Боюсь, вы меня с кем-то перепутали. Я не разбивала никаких машин.
Доктор Харман нахмурился и отлистал назад пару страниц моей больничной карточки:
— Здесь зафиксировано, что пациентка попала в автокатастрофу.
— Ну, может быть, записали неправильно, — не уступаю я. — Я побежала к такси и упала.
Доктор Харман и Морин обменялись встревоженными взглядами.
— Совершенно точно, дорожно-транспортное происшествие, — бормочет Морин. — Две машины, лоб в лоб. Я видела, как ее внесли.
— Я не могла попасть в автокатастрофу. — Я стараюсь не терять терпения. — Поверьте, у меня нет машины. Я даже не умею водить!
— У вас нет… — доктор Харман перелистнул страничку и сверился с записями, — «мерседеса»-кабриолета?
— «Мерседеса»? — Я в шоке. — Я скажу вам, сколько зарабатывает двадцатипятилетний помощник менеджера по продажам в «Коврах Деллер», ладно? А вы мне скажете, может ли этот человек позволить себе «мерседес»-кабриолет.
Доктор Харман смотрит на меня пристально и как будто печально. Мое сердце тревожно подскакивает.
— Разве со мной что-то не так? — Я выхожу из себя.
— Лекси, я хочу задать вам еще один вопрос, — мягко продолжает доктор Харман. — Скажите, пожалуйста, какой сейчас год?
— Какой сейчас год? — Я в полном смятении.
— Не волнуйтесь, — ободряет он, — это стандартная процедура.
Я смотрю на Морин, потом на него.
— Две тысячи четвертый.
Кажется, даже воздух застыл в палате после моих слов, словно вмиг все перестали дышать.
— Ясно. — Доктор Харман сел на край кровати. — Лекси, сегодня шестое мая две тысячи седьмого года. — Лицо его очень серьезно.
— Но… это же будущее. — Я еле могу говорить.
— Лекси, для вас это потрясение, — Морин ласково теребит меня за плечо, — но это правда. Сейчас май две тысячи седьмого года.
— Не может быть. — Я стараюсь не показывать своей растерянности. — Сейчас две тысячи четвертый год, я же не дура…
— Не расстраивайтесь, — успокаивает меня доктор Харман. — Давайте потихоньку разберемся. Расскажите нам, пожалуйста, последнее, что вы помните.
— Ну ладно… — Я провела ладонью по лицу. — Последнее, что я помню: я выхожу на улицу с подругами с работы. Под дождем мы пытаемся поймать такси, я поскальзываюсь на лестнице и падаю. Это было двадцатого февраля две тысячи четвертого года. — Голос у меня дрожит. — Я точно помню дату, потому что на следующий день похороны моего отца!