разглядеть, что же произошло. Но я решила облегчить его задачу.
— Добрый день, папочка, — слащавым голосом произношу я.
Я даже не ожидала от себя, что могу так сказать. Но я могу. Собери все силы в кулак,
Эмили, и попробуй его образумить, разозли его, пусть он почувствует себя на твоём месте.
Чувство отвращения все выше поднималось по пищеводу.
Отец поднимает голову и видит бутылку, стоящую рядом со мной. Его глаза округляются,
как если бы он увидел огромную гору драгоценностей. По его лицу со слипшихся прядей волос
стекает вода, заливая глаза.
— А-а-а! — Рычит он, стараясь вновь вернуть себе ясность зрения, а затем умоляющим
голосом говорит. — Эмили, детка, подай мне, пожалуйста, бутылочку.
— Эту? — Я беру в руки пиво и кручу ею прямо перед носом отца.
— Да-да, дай мне её, малышка. — Отец протягивает руки, всё ещё не имея сил встать. Это
меня немного позабавило, от чего я резко храбрею.
Отхожу как можно дальше от отца и делаю вид, что протягиваю бутылку. Он тянет свои
ручонки к этому, по его мнению, напитку богов, а на лице у него благоговейное выражение.
Тошнота уже встала комком мне в горло. Какой же он мерзкий! Он — мой отец, с черными
волосами, на которых уже виднелась проседь. Немытый, в одежде, которая вся пропиталась и
пропахла блевотиной, с жутким перегаром во рту, который слышно сразу же, как входишь в дом, с
засаленными волосами и с глазами, полными ярости по отношению ко мне.
Я, мол, подношу бутылку алкоголя к нему всё ближе, хотя я просто её отпустила. Она
ударилась об кафель и разбилась вдребезги. Волна прохладного напитка залила мои тапки, к ногам
приплыли и стеклянные осколки. Какая жалость.
— Ой, — наигранно произношу я, не сумев сдержать нотки сарказма в голосе, что, скорее
всего, заметил отец.
— Ах ты, мерзкая дрянь! — кричит он и старается подняться с пола на шатающихся ногах.
В этот момент я слышу, как захлопывается входная дверь, в квартиру вбегает мать и
говорит мне что-то, мол, что я сделала, подбегает к отцу. Она тоже меня ненавидит. Это понятно
по взгляду, что мама бросает на меня: очередное «Во всех бедах виновата только ты». Но разве я
виновата, что осталась жива? Хотя да, думаю, виновата. Если бы я ушла вместе с ним, то ничего,
что случилось после, не произошло бы. И я бы не терпела всё это.
Весь плюс последних месяцев, что мама потихоньку, но начала приходить в себя. Она стала
выходить из дома, стала разговаривать и что-то делать, а не замыкаться в себе и плевать на все с
высокой башни. Хотя ей всё ещё всё равно на меня, она меня игнорирует и совершенно не замечает
— только если в критических ситуациях, как сейчас, например.
— Филлип! — Кричит мама, пытаясь угомонить отца. Она встает перед ним, обнимая за
плечи и тряся его. — Зачем ты его злишь? — обращается она ко мне.
— А затем, что не ему одному плохо! — Выкрикиваю. — Мы еле-еле сводим концы с
концами, а он тратит все заработанные нами деньги на выпивку! — Плююсь я словами. — А ты, ты
ему всё позволяешь!
— Он просто не может пережить это, — говорит мне мама. И снова этот укоризненный
взгляд. А я могу пережить это? Вы все думаете о себе, а как же я! В отличие ото всех я была там,
когда всё произошло!
Отец отшвыривает её подальше, но несильно, — копит силы на меня — и идет ко мне. Ну
вот, снова началось. Он весь покраснел, глаза стали кровавого цвета — лопнули капилляры, в них
виднелся тот самый огонёк безумия, что пугал меня все эти годы. Но сейчас я не боюсь. Если он
меня прикончит, то пусть так. Я не хочу жить в мире, полном боли.
— Это ты, ты во всем виновата, тупая девчонка! — Изо рта у него течет слюна, которая
летит в стороны, когда отец что-то говорит. Он в ярости.
— Да-а! Я виновата. Я виновата в том, что я — девчонка. Я виновата в том, что была с ним
тогда. Виновата в его смерти. Виновата в том, что я — не Том. Ты это хотел сказать, папочка? —
Заливаясь слезами ярости, кричу на него. В моей груди всё разрывается от боли. Если бы была
возможность, то отец предпочел бы ещё одной дочери второго сына. Если бы можно было, он бы
поменял местами меня и Тома, а я бы была не против — уж лучше, чем видеть, как отец, который
раньше любил тебя, превращается в монстра, жаждущего твоей смерти.
— И ты виновата в том, что вместо тебя умер мой сын, — произнес отец.
На меня накатило отчаяние. Боль. Она накрыла меня с головой. Из глаз покатились слезы.
Такого я не ожидала. Я думала, что он вновь скажет, что я виновата в аварии, что я не такая
идеальная, как мой старший брат, и не такая умная, что да, возможно, это я виновата в смерти
Томаса. Но я даже не подозревала о том, что он думал, что это я изначально должна была умереть.
— Знаешь что… — начинаю я. И скрепя сердце произношу вторую часть своих мыслей: —
Ты мне больше не отец.
— Что ты сказала? — Он схватил меня за руку и затряс, оплевывая. — Повтори, что ты
сказала! — Требовал.
— Филлип, отпусти её! — Мама подбежала и попыталась высвободить меня из его рук. Но
отец одним движением руки отправляет её в противоположный угол, мама стукается спиной об
стенку и падает на пол.
Зачем она это сделала, ведь ей абсолютно плевать на меня?
— Повтори! — Заорал вновь отец и ещё сильнее встряхнул меня.
— Иди к чёрту! — Выпаливаю я, не намеренная повторять те ужасные слова.
А затем я слышу, как его ругань оглушает меня. Его крики, наверное, слышал весь холл, а
может, и несколько этажей сразу. Он хватает меня за плечи и со всей силы ударяет головой об
стену. В груди всё жжет от вспыхнувшей боли — это всемирная любовь к отцу, которая сгорает
сейчас вместе со мной. В ушах звенит, а затем наступает тишина. И, кроме стекающей горячей
крови по подбородку, я ничего не чувствую.
— Идите к чёрту, — говорю я, думая о словах из воспоминания.
Меня бьет незаметная никому дрожь: руки легонько трясутся, и я сжимаю кулаки — на
внешней стороне ладони видна выделявшаяся на коже венка. Чувствую, как на лбу выступили
капельки пота. Воспоминания — это всегда тяжёлое бремя. Лёгким касанием ладони я вытираю
пот со лба и скрещиваю руки.
— Эмили, твой отец — алкоголик, — произносит Роуз Эверглоу.
— Вот же удивили, — бурчу я.
Да, он алкоголик. Да, он ужасен и омерзителен сейчас, он безумно жесток, и он ненавидит
меня. Но это всё из-за алкоголя. Если бы я могла сделать так, чтобы он перестал пить, но это не в
моих силах — родители видят во мне только лишь причину их несчастий.
— Нет, я имею в виду, что есть куча свидетелей, способных нам помочь. Не думаешь же
ты, что, проведя целый год с бутылкой и избивая вас с матерью, не будет заметна эта перемена в
ваших отношениях? — Она приподняла брови, и создалось ощущение, словно она думает, что
умнее всех на свете.
— О чем вообще идет речь? — Я не понимаю, что хочет от меня это женщина.
— Я предлагаю лишить твоего отца родительских прав, ведь это он виноват в твоей
травме? — Интонация в её голосе была больше похожа на утверждение, чем на вопрос. Она хочет
вынудить признаться, чего я никогда не сделаю.
— Нет, я упала. — Сказала, как отрезала.
Возможно, я покажусь чересчур наивной, но я верю, что мой отец станет прежним. И мы
снова будем той счастливой семьей, что ели по утрам оладьи с яблоком, которые постоянно у меня
подгорали. Все вместе будем сидеть перед телевизором, и смотреть какую-нибудь комедию или
«Титаник», и плакать под конец. Но разве верить в лучший конец — это плохо?
— Эмили, не делай ошибок, — настаивала Роуз.
— Он поправится. Ему нужно всего лишь перестать пить, — произношу я то, о чем думала.
— Ты разочаровываешь меня, девочка…
Женщина привстает и стряхивает с себя какую-то невидимую пыль, проводит руками по
стрелкам брюк и заправляет за уши свои локоны.
— Вы можете идти. — Злобно говорю я, сжимая кулаки так, что аж костяшки побелели.
— Эмили, ты же знаешь, никто не вылечит его душевную травму. — Говорит она, шагая по
направлению к двери. В ушах лишь звон и стук моего сердца, а еще «Цок-цок» туфель Роуз. И это
меня раздражает.
— Прошу вас уйти. — Не понимаю, как её кто-то может терпеть? Она же назойливая,
упрямая и чересчур вся такая правильная! Аж мерзко.
— До встречи, Эмили, — проговаривает инспектор. Она приоткрыла дверь, и я бросаю ей
в след:
— До свидания, надеюсь, оно будет не скоро. — Но было поздно. Дверь захлопнулась
прежде, чем я договорила всю фразу.
Я все еще смотрю на дверь, и кровь во мне вскипает. Мне кажется, что ничего хуже уже
быть не может. Почему я не умерла? От этого всем жилось только лучше бы. За моё недельное
пребывание здесь меня никто ни разу не навестил, ну, кроме Лондон, конечно же. Моя сестра
сейчас учится, и ей вовсе нет дела до кого-нибудь. Я готова поспорить, что она, как и все, просто
пытается сбежать от боли таким способом. Папа сейчас, скорее всего, в отрезвителе, а мама или
вновь впала в уныние, или находится рядом с отцом, не отходя от него ни на дюйм, ведь он ей так
дорог. А что на счет меня? Ничего. Ведь я — никто.
После того, как меня выписали, я осталась дома одна. Мама, правда, была с отцом — я не
ошиблась в догадках. Я помню приятное ощущение своей постели, свежих, хрустящих простыней,
своей одежды, пола с подогревом на кухне и горячего чая. Но мне было так одиноко. Никогда бы
не подумала, что находясь в блаженном спокойствии без ругани и драк, я смогу скучать по ком-
нибудь. Ведь я их так ненавижу. Ненавижу всем нутром за их поступки.
Я никому не говорила, как чувствую себя на самом деле: несколько раз падала в обморок,