тебя видеть, Том.
— У вас обоих зрачки огромные, — заявляет Том. — Что вы приняли?
— Останься со мной, Том, — произношу я.
Лондон говорит, что мы выпили немного чая из галлюциногенных грибов. А я все тоже
твержу брату, умоляя его.
— Останься со мной.
— Я останусь, — говорит брат.
— Ты же теперь не бросишь меня? — как ребенок, произношу.
Том смотрит на меня немного жалостно, поджимает губы и кивает головой.
— Нет, я тебя больше не брошу, — говорит он. — Больше нет.
Двадцать
Небо озаряется красками. Папа зажигает фитиль петарды и отходит на десять шагов. Огонек
сжигает фитиль за несколько секунд, затем пропадает, и целая буря красок вылетает в воздух со
свистом. Красная, желтая, зеленая, голубая, розовая — в таком порядке одна за другой в небе
взрываются искры. Затем папа поджигает еще один фейерверк, и он взлетает ввысь с ужасным
писком, оставляя за собой длинный розовый свет, затем потихоньку тухнет и начинает падать вниз.
Следом еще несколько штук точно таких же огоньков.
— Ого! — произносит мама и прижимает руку к уху, немного кривясь, но довольно
улыбаясь.
На улице пахнет порохом и сыростью. Я вдыхаю этот запах как можно глубже в легкие,
хочется его запомнить. Запомнить запах зимы без снега. Задний двор становится темным и
мутным, затем я вижу, как начинает появляться туман. Видимо, папа зажег дымовую шашку.
Ночью холодно, хотя еще не ночь, от силы часов девять вечера. Чувствую, как тело покрывается
гусиной кожей, по нему пробегает холодок, и я еще больше укутываюсь в одеяло, сидя на
ступеньках и облокотившись о перила.
Почему-то я вспоминаю, как на днях мы ходили в больницу, где я снова проходила
обследование. Ничего не изменилось. Я все еще умираю. Тогда я сидела на краю лавочки, стоящей
в коридоре возле кабинета врача, и ждала. Качала ногами туда-сюда, ерзала, шуршала фантиками в
моих карманах и шаркала по плитке ботинками. Самое ужасное — это ожидание. Ведь новая
диагностика могла показать, что мне стало намного хуже или какие-нибудь метастазы в другие
части моего мозга или органы. Но я зря волновалась. Опухоль все еще в правом полушарии и не
задевает главную жизнедеятельность моего организма, хотя все-таки уничтожает его.
Я выдыхаю. В воздухе клубиться теплый пар, а затем растворяется. Я снова набираю воздух
в легкие через нос, чтобы он согрелся внутри меня, и выдыхаю. Мне всегда нравилось, как зимой
можно увидеть своё дыхание.
Затем взрывается целый каскад, а в небе распускаются сад блестящих цветов. Я всегда
любила этот день — ночь фейерверков, которую каждый год устраивают ровно в середине
декабря. Но сейчас на нашей улице фейерверки гремят только в нашем дворе, возможно, в других
загремят намного позже или в полночь.
Мама приподнимается со ступенек и идет к папе. Она хочет помочь ему с остальными
петардами.
Слышу, как захлопывается входная дверь. Наверное, Кристи вернулась с подработки — она
работает в кафе по сменам. Через стеклянную дверь я вижу, как она входит на кухню и ставит
пакеты с продуктами на стол. Видимо, сегодня у нас будут гости, хотя я уже знаю кто. Сестра
машет рукой мне через дверь, а затем выходит на улицу и присаживается на корточки рядом со
мной.
— Ты как? — спрашивает она.
— Все еще умираю.
Сестра тыкает меня под ребра двумя пальцами и улыбается. Затем нахмуривает брови и
шепчет мне:
— Мне нужно приготовить ужин. Посидишь одна?
— Боишься, что убегу? — скептически спрашиваю я.
— Да, — говорит она. — Я пригласила Лондон и Ив. Ты же не против? — Я качаю головой.
Ветер колышет ветки деревьев и вечнозеленые кусты. Холодный воздух пробирает меня до
дрожи. Я прячу нос и уши в одеяле и продолжаю следить за огнями в небе. Мама звонко смеется, я
слышу её смех сквозь скрежет и треск петард. Как они с отцом мне напоминают подростков.
Я не слышу, как стучит нож, который держит сестра, когда она нарезает тонкими полосками
морковь и перец, за толстой дверью. Но я представляю этот звук, и он меня успокаивает. Такая
некая семейная идиллия: звук ножа, улыбки родных, смех матери. Перебираюсь на кухню и
вдыхаю запах овощей, краду у Кристи морковку и, сев в стороне, начинаю грызть её, словно
кролик.
Первым приходит Джеральд. Я не знаю, как долго они знакомы с моей сестрой, возможно,
они познакомились намного раньше. Но мы с ним знакомы всего месяц. Он целует Кристи в щеку
и присаживает рядом со мной.
— Можно? — спрашивает он, указывая на одеяло. Я легонько пожимаю плечами и
накидываю на него половину.
Кристи достает из холодильника курицу, которую она приготовила еще вчера, и ставит её в
микроволновку, чтобы разогреть. До моего носа доходит чудесный запах жареного мяса. Кит в
животе начинает свою песню, а я неловко краснею. Мы с Джеральдом начинаем смеяться, потому
что он слышал этот звук.
Постепенно на столе начинают появляться угощения: жареная курица, салаты, пюре,
маринованные овощи и свежие фрукты, пирожные, булочки, сладости и соки. Кристи приготовила
столько еды, как на праздник, хотя мы всего лишь пригласили парочку гостей к нам на ужин.
Затем приезжает Ив, и мы вместе садимся смотреть телевизор. Еще через время к нам
присоединяются Трент и Лондон. Джеральд с кухни выкрикивает нам какую-то шутку, но я все
прослушала.
Мне приходит сообщение от Майки: «Выходи на перекресток, я тебя буду ждать». А я
пишу: «Нет. Там холодно». Майки: «Я все равно буду тебя ждать». Я: «Жди». А сама улыбаюсь
этому, не понимая почему. Просто стало так тепло от мысли, что меня кто-то ждет.
Звон тарелок, голоса дорогих мне людей, их шутки и общие разговоры. Как они стучат
вилками о тарелки, как звучат бокалы, когда они друг о друга стукаются. Кто-то произносит
шутку, — я подозреваю, что это снова был Джеральд — и мы все смеемся. Папа обнял маму, а
мама прижимается к нему. Лондон бросает на Трента взгляды, полные нежности, а Трент отвечает
ей тем же. Джеральд целует в лоб Кристи, а та краснеет и заливисто смеется. Мы с Ив сидим,
улыбаясь, и болтаем. Её лицо сияет, как и прежде.
Больно. Я не знала, что может быть так больно.
Я умру и больше не увижу всего этого. И больше вообще ничего не будет. Меня поглотит
пустота и тьма. А все будут жить дальше, как и жили. Ну, некоторое время погорюют, но все
забудется. Со временем все проходит. Даже самое ужасное горе забудется. У Кристи появятся дети
— мои племянники, родители станут дедушкой и бабушкой, как я и предсказывала. С Лондон
будет та же самая история, и думаю, её мама и папа будут лучшими бабушкой и дедушкой, чем
родителями. Только мы с Ив навеки замрем в своем подростковом состоянии. Мы останемся в
памяти, на фотографиях, в обрывках воспоминаний, в памятниках и, возможно, на эпитафиях, но
нас не будет.
— Что ты чувствуешь? — интересуюсь я у Ив.
— Наверное, я счастлива. — Улыбается.
Какая же Ив замечательная. Ей так мало нужно для счастья. Она умеет наслаждаться
каждым моментом в жизни. Мне тоже нужно ловить каждый миг своей жизни и не упускать
возможности.
Мне вновь приходит сообщение: «Все. Я замерз, и раз ты не хочешь меня видеть, то я иду
домой».
— А ты? — спрашивает Ив.
— Почти, — отвечаю.
Мои руки дрожат. Нужно набрать сообщение, но это слишком долго. Нельзя терять ни
секунды.
— Я сейчас вернусь, — говорю я всем и иду к выходу.
Накидываю своё пальто, обуваю сапоги и выбегаю из дома. Слишком темно, я мало что
вижу, даже в свете фонарей. Глаза еще не привыкли к темноте. Я несусь, словно ненормальная, и
молю, лишь бы он не ушел. Но силы покидают меня, и приходится переходить на шаг. Всего пару
домов и я буду на месте. Я делаю глубокие вдохи-выдохи через рот, и от этого моё горло
высыхает. Сглатываю слюну. Как же хочется пить.
— Майки! — кричу я, оборачиваясь по сторонам.
Но никто не отвечает. Я опоздала. Прыгаю на месте, потому что мороз пробирает легкие,
ведь я остановилась. Пожалуйста, пожалуйста, будь тут.
— Майки!
Тишина. А затем во дворах начинают греметь хлопушки и фейерверки. Если бы он был
рядом, то услышал бы, но теперь что-то кричать бесполезно. В воздухе слишком много разных
звуков. Я нахмуриваюсь и иду обратно.
— Легко же ты сдалась, — слышу голос позади себя. — Я-то тебя намного дольше ждал.
Он улыбается, и на его щеках появляются ямочки. Какой у него красивый рот.
— Знаешь, я чуть себе конечности не отморозил, — продолжает он.
Я тоже улыбаюсь. А затем подхожу ближе и толкаю его в грудь:
— Идиот! Я ведь подумала, что ты ушел.
Он берет мои руки за запястья и не отпускает, вероятно, чтобы я больше его не толкала.
Сейчас я не противлюсь его прикосновению. Больше нет чувства, что я не могу доверять этому
человеку. Я всматриваюсь в его лицо, наконец-то я привыкла к темноте. В его глазах я вижу своё
отражение. Они у него янтарного цвета. Я снова краснею от его взгляда.
Глаза Майки дрогнули, будто пламя свечи на ветру. В них я видела нежность, вероятно,
захлестнувшую его с головой, и беспокойство из-за того, что я могу уйти, и мы больше не
встретимся сегодняшней ночью, и он не будет ждать меня целый час, стоя на перекрестке, и я
затем не побегу к нему с мыслью: «Лишь бы не опоздать». И тогда это мгновение будет потеряно
навсегда.
Я все это видела в его глазах, потому что чувствовала и думала о том же самом. И моё
сердце, рвано бьющееся в груди и уходящее в пятки, биение которого глухо звучало у меня в