ассоциируется с ней. Возможно, позже я свыкнусь, но пока что не могу. Прости меня, Лондон.
— Ею? — переспросила Лондон. А потом, закусив губу, кивнула. Вероятно, вспомнила.
Я видела, как она, держась за мою маму, шла к входу в здание. Её всю трясло, и она грызла
ногти. А затем они открыли дверь и вошли внутрь.
— У вас что-то серьезное? — поинтересовался Джеральд. И я кивнула.
Мы сидели в машине всё то время, что требовалось. Долгие полтора часа тянулись словно
сутки. И с Джеральдом мы не обмолвились больше ни словом; он просматривал веб-страницы в
телефоне, я же раскинулась на задних сидениях и смотрела в крышу машины, полностью
погруженная в свои мысли. Я думала о девочке из сна, какая же она красивая… Как бы я хотела,
чтобы у нас с Майки были точно такие же дети.
— Эй, идут! — окликнул меня Джер, и я тут же поменяла своё положение — села.
Лондон, радостная и почти что счастливая, села на заднее сидение с другой стороны, моя
мама — рядом с водителем.
— Шесть недель, — выдохнула Лондон. — Я еще могу это сделать, Эмили!
Кровь хлынула к моим кулакам, и я их сжала. Чему она радуется? Тому, что она убьет
только-только зарождающуюся жизнь в себе? Тому, что она будет убийцей? Да, быть может, с
точки зрения биологии, это еще не сформировавшийся человек, — всего шесть недель — и это не
убийство. Но, с моей точки зрения, это ещё как убийство! Это то же самое, как если бы она убила
меня!
— И тебе совсем не страшно? — холодно спрашиваю я. — Не будешь жалеть потом об
этом? Знаешь о последствиях?
— Эмили, я же тебе объяснила — я не хочу губить свою жизнь. Если мои родители узнают,
я не представляю, что со мной будет. — Она выдохнула. Снова. И снова. Она не радостная, мне так
показалось, она волнуется, но определенно она отчасти рада слышать, что ещё может сделать
аборт.
— Лорен, хорошенько подумай, пожалуйста.
— Эмили, я не…
И я её обрываю, чувствуя, что не выдержу того, что она хочет мне сказать. Я не могу этого
выдержать. Во мне всё кипит, бурлит, вырывается наружу.
— Джер, можно на минутку сесть на твоё место? — спрашиваю я его. — Давно хотела кое-
что попробовать.
— Эм-м, да. Я не против, — произносит тот, но я вижу, как он достает ключи, чтобы
машина не завелась. Это меня весьма забавит, но я ведь не собиралась устраивать здесь черти что.
Я никогда не поставлю чью-то жизнь под угрозу.
Открываю дверцу и сажусь на сидение водителя. Обхватываю руками руль. Достаю телефон
и включаю «My Darkest Days – Save yourself». Пару секунд тишины, а затем начинает играть песня.
И как только солист выдает свой первый крик, я хватаюсь за руль и начинаю колотить его, словно
ненормальная, ногами, руками. Я бью панель ладонями, нажимаю на руль со всей дури, ударяю
кулаками. Всего пару секунд. Всё один крик. И я прекращаю.
Открываю дверь и выскакиваю из машины, слышу, что кто-то выкрикивает мне вслед моё
имя, но мне плевать. Я бегу, не останавливаясь, не оборачиваясь; бегу, что есть мочи, петляю
между улицами, чтобы меня не нашли, и стараюсь удержать в себе всё, что чувствую. Если бы у
меня сейчас была возможность, я бы разрушила этот гребанный неправильный мир. У меня внутри
разрастается целая буря, перерастая в шторм, в ураган, в смерч, сметающий и рушащий всё на
своём пути, а на самом-то деле я просто продолжаю бежать. Я чувствую, что вот-вот упаду, что
ноги заплетаются, что у меня больше сил нет сделать ни шагу, что мне в горло кто-то засунул
раскаленное железо, мне тяжело дышать, мне больно, но я всё равно бегу, и бегу, и бегу.
Дом тихий и пустой, словно в нём совершенно нет жизни. Да, я дома. Я измождена и
чувствую себя отвратительно, но у меня получилось — я сбежала от собственной боли, выбив её из
себя физическим изнурением.
Открываю дверь и захожу внутрь. Ноги подкашиваются — нужно скорее добраться до
кровати и упасть на неё. Я присаживаюсь на пол, разуваясь, чтобы перевести дух, а после не могу
встать. Странная тошнота подкатила к горлу. Силясь, я поднимаюсь на ноги, опираясь о стену, но
меня одолевает ещё и головокружение. Всё вокруг ходит ходуном. Всё навалилось на меня
одновременно.
Я делаю шаг, но моя болезнь сильнее меня, и, мучаясь от пляшущего перед глазами
пространства, я падаю на пол, слишком сильно ударяясь головой. Замелькало красное пятно, и что-
то теплое расплылось у меня под щекой.
Кто-то снова переключал кнопки «Вкл./Выкл.».
Тридцать три
Слушать одно и то же от всех посетителей мне крайне не хотелось, но я понимала их — они
волнуются за меня, им важно знать о моём самочувствии. Но всё же они словно бы выучили одну и
ту же речь наизусть.
— Эмили! О боже, что случилось? Ты в порядке? — спрашивали они.
А я, улыбаясь, даже смеясь, отмахивалась:
— Э-э-э, да всё отлично! Спасибо. Просто голова немного закружилась, и я упала. Пустяки!
Я была в больнице, мне даже выделили отдельную палату. Вновь. Мне до жути был
неприятен запах больниц, аж мурашки по коже пробегали, и мне как можно скорее хотелось
покинуть её. Я не могу выдержать этого. С больничным запахом связано слишком много
воспоминаний. Но кое в чём есть плюс — через некоторое время ты привыкаешь к нему и совсем
его не чувствуешь.
Я сильно ушиблась головой. Как только я упала, на шум прибежала сестра и, как она
сказала, обнаружила меня в луже крови. Мне пришлось зашивать разбитую голову — шрам
останется ужасный, и я уверенна, каждый встречный будет смотреть на меня и при возможности
решится спросить, что же такое со мной случилось. И я, конечно же, не отвечу, ведь это весьма
неприятно. Первые несколько дней я ходила с перебинтованной головой, и иногда шов расходился,
а кровь пропитывала бинты, но затем рана стянулась.
Доктор Фитч сказал, что как раз это он и имел в виду, когда говорил, что будет только хуже.
Вроде бы безобидные приступы эти: головокружение и тошнота, но могут привести вот к таким
вот последствиям.
Ко мне наведывались все: и Лондон, и Майки, и Патрик, и Олли, и даже Фелиция была.
Также ко мне приходили родители Ив — совершенно не знаю, как они узнали. Все желали мне
скорейшего выздоровления. С Лондон мы не перемолвились ни словом о том, что произошло,
потому что мы никогда не оставались наедине, а может, она просто избегала этого. Пока она
скрывает от меня правду, меня изводят мысли об её решении. Но, по правде говоря, я думаю, что
знаю, какой выбор она сделала. А Майки сказал, чтобы я поправлялась к первой неделе апреля, он
строит на это время уже какие-то планы. И я рада, что он глядит в будущее и видит в нём нас
двоих, что строит планы и что заранее решает всё за меня. Ну, это словно его своеобразный способ
говорить, что я обязательно поправлюсь.
И, действительно, в первых днях апреля меня выписали. А через два дня после выписки
Майки в восемь утра пришел ко мне домой в гости и сказал, чтобы я поскорее собиралась. Мы
идем на ранний сеанс в кино!
Неважно, на какой фильм мы ходили, как и не важно, о чём он был. Важнее то, как мы
провели время. Как ни странно, нашлись тоже такие же умные люди, вероятно, посчитавшие, что
если пойти на ранний сеанс, то людей в кинозале почти не будет, и вот они сидели на последнем
ряду — «ряду для поцелуев» — и весь фильм нам мешали. Но это было весьма забавно. Мы словно
смотрели две мыльные оперы одновременно: одну — на экране, одну — в жизни. Мы смеялись с
того, насколько сильно были слышны отвратительные причмокивающие звуки, с того, как они все
повторяли называть друг друга зайками, котиками, пуФФыстиками. Но самое смешное — это,
пожалуй, то, что они не стеснялись этого. Не то, чтобы это плохо, но видели бы они себя со
стороны — мы с Майки со смеху покатывались, глядя на то, как тучная девушка в буквальном
смысле чуть ли не съедает парня. В общем-то, я мало чего понимаю в таких вот выражениях
чувств, возможно, я вообще не понимаю, как их выражать, но думаю, что умерить свой пыл им бы
стоило. Хотя как там? На цвет и вкус…
Когда фильм закончился, вторая упаковка попкорна кончилась, а бутылка с кока-колой
почти что опустела, мы вышли из зала, и я сразу же была втянута в другую авантюру. На этот раз
Майки потянул меня в дельфинарий!
Мы сидели почти что на первых рядах очень близко к бассейну. Мне всегда казалось, когда
в детстве меня водили сюда же, что когда-нибудь дельфины, словно специально, обрызгают меня с
ног до головы. А ещё в детстве это место мне казалось весьма забавным. Но сейчас мне животных
немного жаль, ведь они живут не в естественной для своего проживания среде. Хотя опять же — с
какой стороны глянуть, ведь здесь им не угрожает никакая опасность, и они могут спокойно себе
жить, сыто и здорово.
Я всегда поражалась тому, как у людей получается дрессировать животных? Каким
способом у них удается научить животных таким замысловатым трюкам? Дельфины по команде
подпрыгивают и, сделав какое-то непонятное сальто в воздухе, ныряют снова в воду. Морские
котики ходят на ластах, могут держать на носу мячик, как и дельфины, — а те вообще мастера по
трюкам с мячиками — могут танцевать и ходить в обнимку друг с другом. Как это возможно? Я,
наверное, никогда не перестану этому удивляться. Кстати, такое представление просто чертовски
умиляет!
По окончанию представления я на радостях понеслась к бассейну. Дельфин издавал свои
звуки, похожие на мурлыканье котиков, а я гладила его гладкую мордочку. Божечки, какое же это