«Ночевать в палатке». Теперь этот пункт выполнен.
Комментарий к главе:
* — Emily Kinney — Julie
Тридцать девять
Я отлеживалась на кушетке, глядя в потолок, и ждала, когда же наконец из моей руки вынут
катетер. Весь сегодняшний день насмарку, ведь я с самого утра в больнице прохожу обследование.
Ничего уж не поделаешь, я обещала.
Когда же из моей руки начали вынимать катетер, я почувствовала, как мою руку больно
кольнуло, и это навеяло то, о чём я старалась не думать: Майки. Перед глазами сразу же
вспыхнули воспоминания о вчерашнем дне.
Забравшись на крышу дома Майки, мы с ним в полутьме глядели на звезды. Где-то выли
собаки, между нами сидела черная кошка и терлась о наши руки, мурча, шелестели листья,
движимые ветром. Запах пыли, чувство легкой прохлады, темно синее небо, подмигивающий
уличный фонарь, блестящие звезды.
Что это за чувство, накатывающее где-то из сердца? Любовь? Нет. Хотя с чего я взяла?
Будто я знаю, что это такое… «любовь». Будто я знаю, как себя ведут люди, которые любят
друг друга. Хотя почему и нет? Сколько о любви пишут, сколько о ней говорят. Любовь — это не
влюбленность, верно? Я влюблена в Майки. Но люблю ли я его?
Опустив взгляд, а затем снова посмотрев на кучерявого парня, я заметила, как его взгляд
устремлен в небо. Его волосы немного развевает легкий ветерок. Глаза темные и какие-то
холодные, но в них виднеется и тепло. Почему меня к тебе так тянет? Почему мне так хочется
быть с тобой рядом? Почему мне так перехотелось умирать, когда я встретила тебя?
Люблю ли я его? Ну, что за глупости?! Хватить лгать себе, Эмили!
Конечно же, да.
Спустившись с крыши по лестнице, я всё ещё глядела на Майки, который сидел на
корточках у края крыши. Он смотрел на меня так, словно бы не видел: насквозь. И это меня
напугало.
— Майки? — позвала я его. — Спускайся же.
Ещё секунда. И ещё. Тишина. Он не отвечает мне. Пару мгновений так и сидит, смотря в
пустоту, а затем поднимается на ноги и начинает балансировать на краю. Высота — с
двухэтажный дом, возможно, даже два с половиной.
— Что ты творишь!? — испугалась я.
Расставив руки в стороны, словно самолет, он стоял у края, пошатываясь вперед-назад,
вперед-назад, будто вот-вот упадёт.
— Ты когда-нибудь думала о том, что мы птицы? Знала, что я могу быть птицей, могу
летать, как они? — произнес Майки.
— Что ты, черт подери, несёшь? — возмутилась я, прижав руки к груди. Животный страх
овладел мною. Майки говорил настолько бесстрастно, вел себя настолько пугающе, что мне
казалось, словно сейчас наступит апокалипсис. Если он упадёт — я себе не прощу.
— Гляди, я сейчас прыгну и полечу.
— Какого черта! — крикнула я. — Ты — не птица, ты не умеешь летать, ты себе
сломаешь что-нибудь, если упадёшь!
Из-за двери на мой крик вынырнула Фелиция:
— Ты чего, рехнулась? — спросила она.
— Он возомнил себя птицей и хочет прыгнуть! — выкрикнула я.
— Твою ж… ! — выругалась Фо. — Патрик! — И она побежала в дом.
Я всё ещё стояла на месте и смотрела на балансировавшего парня. Сердце билось часто-
часто. Дыхание прерывалось. Я боялась, что он упадёт.
Из окна второго этажа выглянул Патрик и стал переползать на крышу, за ним — Фо. Они
осторожно стали подходить к Майки, а затем схватили его и затащили в окно. Тот брыкался, но
сразу же успокоился, словно бы ему вкололи лошадиную дозу успокоительного. А я так и стояла
внизу и смотрела на них, не способная ничего сделать от парализовавшего шока.
Что это было? Что это, черт возьми, было?!
А затем из окна выглянула Фелиция и грубо рявкнула на меня:
— Иди домой! Зайдешь в дом — прибью!
— Ч-ч-чего? — заикаясь, чуть ли не прошептала я. Я, кажется, потеряла дар речь. Но мне
никто не ответил.
Пока в доме не захлопнулись на защелки и не зашторились все окна, пока не закрылась на
замок дверь, я стояла, как вкопанная, и смотрела на край крыши, где стоял он.
Голова кружилась. Медсестра сказала мне посидеть некоторое время, а затем идти в
кабинет своего врача — к тому времени, диагностика моего мозга уже должна быть расшифрована.
Молча, я кивнула и продолжила глядеть в одну точку между стеной и потолком, стараясь
выбросить из головы вчерашние воспоминания. Как только всё закончу тут, навещу его и
обязательно расспрошу Фо о случившемся. Почему он так себя повел и, главное, с чего бы?
Почему у них была такая реакция? Почему меня нельзя было впустить в дом, чтобы узнать, что с
ним? Почему меня прогнали?
Когда я подошла к кабинету своего врача, то напротив двери сидели мои родители. Словно
бы по чьему-то велению, я спряталась за углом, а затем тихонько выглянула, чтобы понаблюдать
за ними. Доктор Фитч только-только подошёл к своему кабинету, приоткрыл дверь… и закрыл её.
Он подошел к моим родителям и что-то начал говорить, я не могла расслышать слов, к сожалению.
Фитч крепко сжимал бумаги в его руках, постоянно опускал взгляд и вытирал со лба рукавом
халата выступившие капельки пота.
Когда я увидела, как доктор волнуется, что-то сообщая мои родителям, когда я увидела,
каким взглядом родители посмотрели на него, когда я увидела, как они плачут, сидя на скамейке, я
поняла.
Мои дни сочтены.
Я стояла у врат больницы, облокотившись об каменную стену, и старалась выровнять
дыхание. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Ну, же, Эмили… Ну же! Ещё чуть-чуть и истерика накроет
меня с головой, затуманив разум. Сжимаю кулаки. Соберись! Соберись!
— Эмили! — окликают меня родители.
А от этого сердце сжимается ещё больше, становится маленьким и хрупким комочком,
холодным и болезненным для хозяина. Я стискиваю зубы, стараясь не зайтись в крике, и, закусив
нижнюю губу, чувствую, как по щекам льются слезы.
— Доктор, скажите честно, что со мной? — требую я.
Фитч опускает глаза и складывает руки в замок.
— Я ведь знаю, что со мной всё кончено, — продолжаю я.
У моих родителей глаза вздрогнули, словно бы они спрашивали меня, откуда я знаю это. Я
видела. Я всё видела.
Доктор Фитч вздыхает, раскрывает листик, сложенный вдвое, и протягивает мне.
«Эмили Беннет. Центральный мемориал…».
Я читаю каждую строчку, вырывая то там, то здесь по слову, по предложению, а когда
дохожу до конца, то мои губы уже нервно дрожат в ожидании подступающей истерики.
— Скажи мне, тебя преследуют какие-нибудь сны, слишком яркие, правдоподобные, словно
галлюцинации? — Я киваю. — Были ли у тебя внезапные приступы ярости, смеха, грусти? — Я
снова киваю. — У тебя часто резко меняется настроение? Быстро переключаешься с одной
мысли на другую? Бывают ли какие-нибудь срывы? — И снова я киваю. Фитч вздыхает. — Тогда
это точно.
Мои руки дрожат. Я еле-еле удерживаю листик со своей диагностикой и диагнозом в них.
Словно бы безумие потихоньку завладевало мною. Перечитываю последние предложения. Снова и
снова. Снова и снова.
Это не может быть правдой. Нет-нет, не может. Я ведь… я ведь чувствую себя
прекрасно. Я ведь…
— Она дала метастазы. В левое полушарие. Ответственное за психическое здоровье
человека.
Всё ещё дрожа, я поднимаю взгляд на моего врача. Я знаю, что он читает в моих глазах.
Всё это: все мои сны, все мои перепады настроения, мои внезапные припадки смеха,
яростные расстройства, мой временный, а возможно скоро и не временный, паралич — всё это
последствия чертовой глиобластомы, которая не захотела убивать меня сразу, а захотела
мучить меня долго и мучительно. Мучить, разбивая мою душу на части. Убивать, разрушая моё
сознание: сначала по малюсеньким кусочкам, а затем сразу — словно огромная волна, сносящая
всё дочиста.
— То есть, — пауза, — вы хотите сказать, что я…
— Да. — Кивает. — Эмили, ты, скорее всего, лишишься рассудка.
Сложенный лист лежит у меня в кармане. Прямо на груди. И с каждой секундой все больше
и больше причиняет боли. Словно бы оно — это огромный нож, которым бьют мне прямо в сердце,
но я, к сожалению, не умираю.
— Эмили! — Снова слышу я.
Мама с папой выбегают на улицу и, когда видят меня, успокаиваются. Они подходят ко мне
и приобнимают за плечи. Но мне все равно. Стеклянным взглядом я смотрю на асфальт, скрепя
зубами, не сдерживая слезы, сжимая кулаки. Они говорят «Идем» и ведут меня куда-то вместе с
ними. Но я не хочу.
— Нет! — выкрикиваю я.
Разворачиваюсь и иду на выход. Медленно. Но с каждым шагом ускоряясь. А затем я и