вовсе перехожу на бег, стирая чертовы предательские слёзы со своего лица.
«Ты ведь знала, что всё так и закончиться, дурочка», — твердит мне внутренний голос.
Нет.
Нет…
Нет!
Солнце клонится к западу. Ноги меня принесли в парк, стоящий напротив моей старой
школы. Скоро закончится вторая смена — смена моих бывших одноклассников. Почему-то мне
захотелось увидеть их, ведь, быть может, это будет в последний раз.
Я, сжав кулаки, захожу в здание школы. Охранника нет на месте, потому я направляюсь к
расписанию. Все мои бывшие одноклассники раскиданы по разным группам, но я выбираю ту
группу, в которой находится Джон. Он мне омерзителен, но мне хочется узнать, что же он скажет
мне теперь.
Застряв в дверях, я встретилась с удивленными взглядами моих бывших знакомых. С
раскрытыми ртами, округленными глазами, возмущенными лицами они начали перешептываться.
— Вы кто? — спрашивает учитель.
— Я… — и осекаюсь. — Никто. Ошиблась классом.
Уже собравшись уходить, я слышу, как кто-то позади меня произносит моё имя. Имя и ещё
кое-что.
«Сумасшедшая».
«Больная».
«Что она здесь делает? Душевно нездоровая».
«Самоубийца».
Сумасшедшая… Сумасшедшая… Сумасшедшая…
И я выкрикиваю, захлопывая за собой дверь и пнув её ногой со всей силы:
— Я не больная!
Злость закипала во мне, подобно просыпающемуся вулкану — сначала медленно, с еле
заметными искорками, а затем быстро, топя всё вокруг, разрушая и поглощая всё на своём пути.
Не заметила, как оказалась в инвентарной комнате спортивного зала. Сразу же, не понимая,
что же происходит, не думая о последствиях, я хватаю биту и несусь на пустынный задний двор,
где обычно паркуют свои машины старшеклассники.
Вот она — машина Джона. Вот машины тех девушек, которые шептались обо мне,
говорили, что я сумасшедшая. Прямо сюда выходят окна их кабинета — ну и пусть! Вокруг нет ни
кого, но мне плевать, если кто-то да будет. Я ведь умру! Я ведь с ума сошедшая! Мне плевать!
Из меня разносится яростный утробный рык, я замахиваюсь битой со всех сил, какие у меня
есть, и кричу, кричу, что есть мочи, так, чтобы меня услышали, так, чтобы вся моя боль
высвободилась наружу:
— Я не сумасшедшая!
Звук разбивающегося стекла. Осколки летят во все стороны. Сигнализация. Но я всё ещё
кричу:
— Я вас всех ненавижу! — И замахиваюсь на следующую машину.
Осколки летят во все стороны, но каким-то магическим способом не долетают до меня.
— Сдохните! Сдохните вы все!
И я пробегаю весь ряд машин, оставляя за собой шлейф из валяющегося побитого стекла,
потресканных, но недобитых окон или вовсе разбитых передних стекол. Слезы льются из меня так
сильно, как никогда раньше, словно бы это был мой последний выход, мой последний вздох. Бита
выпадает из моих рук.
— Доктор Фитч. Сколько мне ещё осталось? Только правду, пожалуйста.
— Я не хочу тебя обнадеживать, Эмили.
— Пожалуйста. Я ведь должна знать, не так ли? — Почему-то я улыбаюсь ему, но эта
улыбка… Словно я за ней скрываю накатывающий на меня ужас.
— Эмили, я…
— Осень. У моей сестры свадьба в октябре. А мой парень должен будет поступить в
университет. У подруги последний, заключительный год учебы. Скажите, я доживу?
Доктор смотрит на меня, моргает и произносит на выдохе:
— Боюсь, что нет.
— Почему я? — Шатаясь, тру рукавами кофты свои глаза. — Я не хочу умирать.
И под крики уже выбегающих учащихся, чьи машины я разбила, я убегаю прочь, петляя
между улицами туда-сюда, чтобы вновь постараться выбить из себя все чувства бегом.
Когда же я оказалась у своего дома, там было тихо — внутри ни души.
Допустим, они позвонят фараонам, тогда те, в первую очередь, поедут ко мне в старый дом,
точнее на квартиру родителей. Они не сразу узнают, что я теперь живу здесь. Теперь я —
хулиганка. Преступница. Какая ирония.
Вытаскиваю из нагрудного кармана рубашки лист, что так сильно жег моё сердце,
разворачиваю и читаю ещё раз. «Метастазы в левое полушарие мозга. Повышение психотизма.
Нестабильное состояние. Лишение рассудка. Галлюцинации. Возможна шизофрения. Возможен
полный паралич нижней части тела». Морщусь и сворачиваю вчетверо листок, яростно бросаю его
на тумбочку у входа и, разувшись, бегу в свою комнату. Раскрываю окно, вдыхая свежий воздух, и
сажусь на стул, ожидая приезда или родителей, или полицейских — смотря, кто из них окажется
первым.
Все краски, все звуки, вся жизнь вокруг вмиг для меня погасла. Я видела, как летит самолет,
как бегут дети на пляж, как облака принимали все различные формы, но мне было все равно,
впервые за такое долгое время. Будто бы я вновь оказалась в том времени, год назад, когда мне
было плевать на весь окружающий мир, и я жалела лишь себя. И сейчас я вновь жалею лишь себя.
Я сама себе омерзительна.
Я вновь вспоминаю о числах. Они, словно чертовы глубокие шрамы, врезаются мне в
память, даже когда я не хочу этого, даже когда я их вовсе не пересчитываю, даже когда я о них
забываю. Триста тридцать восьмой день. Ровно середина июня. Совсем скоро будет год, как я
узнала о своей болезни. Совсем скоро.
«А как же Майки? Ты что, так и умрешь, внезапно, молча, без слов?» — задаюсь вопросом.
Точно. Майки. Что с ним случилось? Все ли в порядке? От одной мысли о нём сердце
сжимается в игольный комочек, только иглы не снаружи, а внутри, и они давят на меня, они ранят
мне, когда все внутри сжимается ещё больше.
Что же я наделала. Не стоило с ним сближаться. Не стоило нам вообще встречать друг
друга. Ведь я сделаю ему так больно. Я… лучше сама рассеку все узы, проходящие между нами.
Пусть лучше он думает, что я — ужасный человек, что я — предатель, лишь бы Майки не видел,
как я буду потихоньку сходить с ума, умирая.
— Эмили? — доносится голос снизу.
Я выглядываю и вижу Фелицию, что стоит у входа и глядит в моё окно. Меня словно бы
ударяет током, я шарахаюсь от окна, чтобы девушка не увидела моё заплаканное лицо, и
переворачиваюсь вместе со стулом на пол. Жуткий грохот.
— С тобой всё в порядке? — выкрикивает она.
— Да, всё нормально. Заходи! — отвечаю я.
А попутно я выбегаю в ванную, чтобы умыться холодной водой и оценить своё состояние в
целом.
Я выгляжу ужасно. Плескаю на лицо холодной водой, а затем тщательно вытираю его
полотенцем, от чего становлюсь ужасно красной, но зато теперь не заметно, что я рыдала. Делаю
жадные глотки воды из-под крана, а затем вытираю губы ладонью. Смотрю на себя в зеркало: глаза
блестят, лицо красное, волосы сбиты в ком — думаю, и невооруженным глазом заметно, что со
мной что-то не так, но да ладно, авось и прокатит.
Я дергаю ручку двери и делаю первый шаг за пределы ванной комнаты. Всё хорошо. Всё в
порядке. Главное — не выдай себя истерическим голосом. «А зачем она вообще пришла?» —
проносится у меня в голове. «Может, что-то серьезное случилось?». Я наигранно натягиваю
улыбку и начинаю с шумом сбегать по лестнице, а затем останавливаюсь, пораженная ударом
молнии.
Фелиция стояла у комода и держала в руках развернутый лист моей диагностики. Её глаза
бегали туда-сюда, читая каждую строчку, каждое слово моего диагноза. Когда я спустилась вниз,
она оторвала свой взгляд от листочка, и в нем было столько эмоций. В её глазах светились искорки
гнева, предательства, и не было ни капли сожаления — это и без слов могла угадать я.
Когда я пришла в себя, было уже поздно. Подбежав к девушке, я выхватила у неё из рук
лист и стала тщательно сворачивать его: пополам, ещё пополам, ещё и ещё — пока листик не стал
вмешаться в карман моих джинсов.
— Это… я могу всё объяснить, — мямлила я.
Фо смотрела на меня в упор. Я не могла предугадать, что же она сделает или что скажет,
хоть и могла понять её чувства. Я знала, что Фелиция что-нибудь съязвит, я была уверена, что она
помчится к Майки, чтобы всё ему рассказать, но она превзошла все мои ожидания.
Брюнетка подошла ко мне вплотную и со всего размаха влепила мне такую пощечину, от
которой я отлетела к перилам лестницы. Ноги подкосились, и я чуть ли не упала на пол, но
вовремя успела схватиться за перила.
— Мерзавка! — выкрикнула она. — Я так и знала! Так и знала, что ты его окончательно
убьешь!
Мне стыдно. Мне больно. Я…
— Я сожалею, — произношу.
— Ты сожалеешь?!
Фелиция хватает меня за грудки — не знаю, откуда у неё столько силы — и поднимает на
ноги, а затем, толкая к выходу из дома, гонит меня наружу.
— Посмотрим, как ты будешь сожалеть, — со всей злостью, что были в Фо, говорит она. —
Сама ему скажешь. Сама на него посмотришь. Посмотришь, что ты с ним сделала.
Фо захватывает ключи с комода и закрывает входную дверь, а затем бросает их мне; она
ведет меня, держа за шиворот, словно провинившегося котенка, и совсем не слушает мои
оправдания.
А когда мы прибываем в дом Милковичей-Блэков, то Фо сразу же ведет меня на второй
этаж, в комнату парня. Она сильно-сильно сжимает моё запястье, но я не подаю вида, что мне
больно, и стараюсь поспевать за ней, но все равно не успеваю.
Фо бросает меня к кровати брата, и я падаю на колени прямо у его постели, как в какой-
нибудь дешевой и наигранной мыльной пьесе.
— Посмотри, что ты с ним делаешь! — выкрикивает она.
И я смотрю.
Майки лежит на кровати, укрытый легким покрывалом. Его грудь медленно-медленно
вздымается. На первый взгляд, может показаться, что он спит — но это не так. Глаза у парня