Хусдазад — герой. Но это от моей глупости — почти все брошенные во врага гранаты не сработали. Только те, что в пламя пошли. А на учениям всё было прилично… Почему? Не было реального понимания критичности времени? Возможности подвижного, противодействующего, атакующего противника?
Я — лопухнулся. Хорошо — без необратимых последствий в форме свежих покойников с нашей стороны. Тут чего-то надо придумать. Так-то ребята нормы ГТО перевыполняют, но… не разбивается же!
Хельмут фон Мольтке прав: «Ни один план не переживает встречи с противником».
Остатки епископских, засевших в дворах, выкуривали огоньком. Штурмовать? — Не надо! Подобрался, плеснул, поджёг. За ветром следи — оно само разгорится.
Трудов, конечно, жалко. Своё же жжём! Но люди дороже. И так трое уже в рядок лежат. Павшие. Что характерно: у всех рубленные раны. Сильные удары сверху — головы, плечи. У ветеранов мощный рубящий удар, а отскакивать ребята… не выучены? Вывод? — Или более плотный строй, мощные щиты и длинные копья-рогатины, или более рассыпанный, и работа «трое на одного». Или — Любиму работать быстрее, а Салману — медленнее. Нефиг кидаться в атаку, пока противник не побежал!
Перед боем я чётко объяснил командирам, что пленные мне не нужны. Ребята их и не жалели. Но — ночной бой. Кто-то спрятался и вылез уже потом. Кто-то явно сдался, сложил оружие на условиях сохранения жизни.
Из примерно полутора сотен пришлых — две трети перебиты. Остальных… пришлось разбираться.
Я стоял возле в очередной раз догорающей усадьбы покойного Колотилы, прикидывал сколько чего потребуется для восстановления Балахны, когда ко мне подвели группу пленных. Не связанных, не ободранных. Прокопчённых и безоружных, конечно.
– Почему не связаны?
– Так это… это ж…
Впереди стоял невысокий пузатенький человек с залысинами, в подпаленной поддёвке.
Без бриллиантов на куколи, золотых серафимов по рукавам снежно-белого шёлкового подрясника, без янтарных четок лесенкой в руках. С пятном сажи на носу. И неукротимым гонором в душе.
– Ты! Еси кал смердячий! Блевотина диавольская! Крест святой обратит в пепел тебя! В грязь неописуемую! Эк…
Апперкот при таком брюхе у противника — неудобен. Джеб… руки без рукавиц — пальцев жалко. Я-таки провернулся. На пятке. И достал. Ребром сапога в горло.
Конечно, не пробил. Борода, знаете ли. Но епископа Ростовского Феодора снесло вдоль по улице.
– Всем наручники, на общую цепь. Этого… отдельно. Кандалы, кляп, мешок на голову. Выполняйте.
Можно ли было разойтись с Бешеным Федей мирно? — Конечно!
Плати. Виру, десятину, мыто. Делай что велят, слушайся старших да вятших, прими их суд и закон. Живи как все. Под властью того или иного. Господина, владетеля, владыки. Радуйся, когда господин — добрый. Старайся угодить, услужить, милость заполучить.
«Все так живут». И допреж тебя люди жили. Не глупцы, не трусы, не бездельники. А ты что, не такой? Золотой-яхонтовый? Сильно умный?
Да. Не такой. Единственный.
«Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества» — верю. Но не считаю обязательным в обществе людских и божьих рабов — самому быть холопом.
Я это уже проходил. Я этого уже нахлебался. «Воли своей не отдам никому!». Ни князю, ни епископу. Как на трансформаторе: «Не влезай. Убью». Кто не понял — сдох.
Колотилу и других павших, похоронили торжественно. Без салюта, но с молебном. Поставил нового тиуна, уточнил план работ по восстановлению поселения. Без уменьшения производства: идёт массовая заготовка на зиму, соль — главный консервант.
Когда вернулся во Всеволжск, все находники уже познакомились с Ноготком. Суть происходящего была понятна. Оставались детали.
Федя шёл к Стрелке устанавливать свою власть. Ему донесли о моих контактах с Ионой Муромским. Он понял возможность моей связи с Антонием Черниговским, что-то уловил в отношении Мануила Кастрата Смоленского. Слышал о том, о чём я и сам не знал: о разговорах в архиепископских палатах в Господине Великом Новгороде по поводу Всеволжска.
Он шёл ставить свою церковную власть. Которая для него неотделима от власти светской, мирской.
«Нет власти аще от бога». Представитель Его на этой земле — он, епископ Ростовский.
«Кто на нас с Вседержителем?».
Вы все — рабы божьи. А надсмотрщиком над вами — я.
В тот год записали в летописи о епископе Феодоре, в связи с попытками простых людей объяснить властность, силу, корыстолюбие и жестокость его: