Голос её звенел.
От страха.
Стася теперь видела и его, и еще что-то другое, темное и недоброе, окутавшее купчиху.
Хлопнули двери и в зале стало… тесновато. Холопы, откликнувшиеся на зов хозяйкин, оказались парнями крепкими, едва ли не больше купцов.
И дубины в руках держали.
И…
— Вздумали тут… на вдову честную клеветать! Мой хлеб ели, — причитала Марфа, вытирая слезы кончиком шелкового рукава. — Мой квас пили…
— С полынной слезой? — мрачно осведомился Фрол Матвеевич, с дубин взгляда не спуская. И ведь не отступится, ибо не по чести купцу солидному холопов убоятся.
— Врет он! — взвизгнула Марфа. — Ведьмин выкормыш…
— Матушка моя — женщина обыкновенная, — возразил Ежи. — И не лгу я.
— Не лжет, — кивнули купцы.
— Значит, я лгу?! И на кой мне надобно гостей травить, а?! Я с них живу, я…
— Это игруши, — произнесла Аглая все так же тихо. — Они к вам давно ходят, а вы…
— Ведьма! — этот женский визг ударил по ушам. — Ведьмы!
И протянутый палец, украшенный перстнем, ткнул в Стасю.
— Ведьмы виноваты! Это они все… они…
— Тихо, — Фрол Матвеевич кулаком по столу хрястнул, отчего и миски, и кувшины, и ковшики подпрыгнули. — Девонька… такое ведь обвинение, оно не просто. Разбираться надобно.
Аглая кивнула и, решившись, сделала шажок к стасе.
— Надо.
— Ты, — Фрол Матвеевич указал на холопа с дубиной. — Иди, пущай пошлют кого за государевым человекеом…
— Не смей! — рявкнула Марфа. — Я тебе хозяйка…
— Иди, иди, а то ведь знаешь, как оно… сегодня хозяйка, а завтра… а ты, Марфуша, успокойся. Коль нет твоей вины, то и бояться нече.
Холоп не шелохнулся.
А вокруг Марфы заклубилась, заворочалась темнота.
— Что ж, гости дорогие, — она развела вдруг руки, и крупное лицо её побагровело от натуги. — Не хотела я так, да сами виноватые…
Она растопырила пальцы, и ладони широкие, поблескивавшие от пота, устремились друг к другу. Медленно. И сближение это тяжко Марфе давалось.
Охнула Никанора.
Мотнул головой, зашатавшись вдруг, Матвей Фролович, а из носу его побежала струйка крови. Завопил рядом Бес, вскочивши на стол, прошелся, выгнувши спину.
…но если руки коснуться друг друга, случится страшное. Что именно, Стася не знала, но знала, что противостоять этому, чем бы оно ни было, не сумеет. Она хотела было подняться с лавки, но навалилась слабость…
А холоп с дубиной шагнул.
Замахнулся.
— Стой! — тонко крикнула Аглая. И слабый голосок её был подхвачен другими.
— Стой, — одновременно рявкнули Ежи и князь Радожский. А последний еще и добавил: — Что здесь происходит?!
Стася тоже не отказалась бы узнать.
Она бы даже спросила, но в груди её, в животе, во всем теле разгорался дар, требуя выхода. Стася пыталась его удержать. Честно пыталась.
Но…
…Ежи мысленно обругал себя.
Игруши.
Сам должен был понять. В конце концов, игруш они проходили и даже на практику выезжали, правда, не к ним, но к дому, в котором игруши гнездо свили, все семейство человеческое повывевши. И он помнил это вот ощущение неладности, неправильности, пропитавшее старую избу.
Безотчетный страх.
Слабость.
Остаточные эманации.
Здешние эманации остаточными не были. Теперь, поднятые по слову дурной этой женщины — только дурная женщина решилась бы связаться с подобной нечистью — они кружили, уплотняясь, готовясь воплотиться в существ, с которыми людям обыкновенным лучше бы не встречаться.
…а ведь вчера они после дороги отобедали сполна. И ужин был. И наверняка нашлось, куда спрятать заветные полынные слезы, смешанные с куриной кровью и прочими ингредиентами, одно воспоминание о которых заставило Ежи содрогнуться.
И стало быть, твари попробовали сил.
Сродниться с приезжими не успели бы, нет, для того одной ночи маловато, но вот прирасти, пустить корни в тонкое тело — вполне. И теперь ни амулет, ни заговор не помогут.
Ежи зарычал, пытаясь справиться с непомерною тяжестью, что навалилась вдруг на плечи.
А Евдоким Афанасьевич со вчерашнего не показывался.
Он ведь и сам тонкого мира.
Он ведь…
— Игруши, — просипел Ежи, пересиливая себя. — Здесь. Много. Думаю.
Радожский, сколь бы ни был несимпатичен, а все понял верно, с полуслова. И на ладони его вспыхнул огненный шар, от которого взметнулись в разные стороны плети-искры. Взметнулись и увязли.
— Ведьмы это, добрый господин, — залопотала Марфа, спину сгибая низко-низко. — Я их в доме приняла, как родных… хлеб ели, сбитень пили… хороший сладкий, на меду…