медведь – всего лишь игрушка. Она не мыслит, ничего не видит и не понимает, ничего тебе
не припомнит, боль, в отличие от людей, не испытывает – она неодушевленная. Но почему
же тебе так стыдно перед ней? Стыдно, что медвежонок видел, как тебя избивают и
насилуют – все происходило на его стеклянном глазу. Стыдно, что тебе не удалось, даже не
пришло в голову защитить игрушечного медведя, и Петрович безжалостно над ним
надругался.
Подтягиваешь колени к животу и обхватываешь их руками. Все тело пронзает легкая
дрожь, колышутся плечи, из горла рвется надсадный стон. Ты начинаешь плакать. Ты против
желания прокручиваешь в голове все, произошедшее накануне, и горько плачешь.
Издевательства Лидии, картинки избиения, воспоминания об изнасиловании – они
преследуют тебя, и ты изо всех сил жмуришься, чтобы их отогнать. Плакать больно, но не
плакать еще больнее. Слезы беззвучно бегут по горячему от стыда лицу и несут прохладу,
как будто утешают, баюкают. Тебе не стыдно плакать. Тебе так больно, так одиноко, и слезы
текут сами по себе – это естественно. Крохотная слезинка крадется по твоей щеке и тихонько
подбегает к краешку губ, ласково жмется, и ты благодарно слизываешь ее кончиком языка. И
тогда тебя берет невыносимая тоска. Ты вжимаешься в пол, трешься щекой о шершавый
паркет и воешь. Как будто ищешь кого-то в комнате невидящими глазами и горько шепчешь:
- Мамочка, где ты? Мама, помоги мне. Пожалуйста, помоги мне. Мамочка, мамочка, я так
больше не могу. Помоги мне, мамочка. Где ты? Не оставляй меня…
Слезы капают на пол. Рот мученически искривлен, ты стонешь и тихо зовешь:
- Господи… Господи… Ну, пожалуйста… Ну, за что ты меня?.. Господи, мне больно, так
больно. За что мне это? Мамочка… Помоги мне, где ты?.. Боже мой, зачем это все так
больно?..
У нас в университете есть даже целая серия анекдотов на эту тему, про раннего в бою
солдата. Он лежит на земле, ноги оторвало, в живот попал осколок от разорвавшейся мины,
он зажимает руками кровоточащую рану и аффектировано молится (хотя всю жизнь
рисовался атеистом), он говорит: «Господи, помоги мне. Я не хочу умирать. Господи,
умоляю тебя. Как больно! Господи, за что?.. Блядь!», а тем временем на небе сидит Господь
Бог и, приставив руку к уху, пытается разобрать слова раненого, все слушает, слушает,
морщит лоб от напряжения, и, наконец, неуверенно переспрашивает: «За что? За что «что»?
ЗАШТОПАТЬ? Да, что он там собрался штопать в такую минуту, совершенно не понимаю!».
А я еще вот этот анекдот люблю: та же сценка, раненный солдат лежит на поле боя и
взывает к Богу, хотя, повторюсь, всю жизнь выдавал себя за неверующего, лежит и стонет:
«Господи, Боженька милый, не забирай меня, я еще так мало пожил, у меня дома детишки,
жена ждет, не переживет моей кончины, а мама, про маму ты забыл, мама старенькая, тоже
не выдержит, Господи, умоляю тебя, я хочу жить, прошу тебя оставь мне жизнь, я еще
дерева не посадил и дом не построил, зачем я тебе такой молодой, Господи, почему ты меня
оставил, прошу тебя…», и дальше в таком же духе, а бородатый Бог, именно такой, каким
его себе обычно представляют люди, сидит тем временем на облаке, приставив руку к уху,
морщит лоб, пытается разобрать слова раненого и, наконец отчаявшись, раздосадовано
взмахивает руками и восклицает: «Да что он там говорит? Ни черта не слышу!!!». Прелесть,
правда? У нас в университете особенно любят описывать внешность этого Бога, какая у него
борода, какой он старый, в какую робу завернут и так далее, это создает дополнительный,
комический эффект.
Правда, очень часто нам за такие выкрутасы попадает от старших, но студенты всюду и
во все времена славились особым вольнодумством, так что дальше словесного выговора дело
обычно не идет. К тому же до сих пор, хотя достаточно времени миновало, свежи
воспоминания об одном легкомысленном типе, который ради красного словца выбрал в
неприглядные герои своих баек именно Бога. Критиковал его действия, ставил под сомнение
39
божественность его происхождения, иронизировал по поводу вечности и бесконечности
Бога, насмехался над ясностью его абсолютного ума. Тщеславный был тип. Когда он
устраивал свои радикальные спектакли, многие смеялись, но не над шутками, безвкусными
и, по сути, совершенно не оригинальными, а над самим рассказчиком – как он упивался