Выбрать главу

5

Она вернется опять памятью к тому ледяному военному рассвету, когда девочка, казалось бы обреченная на смерть, опустилась в холодном обокраденном доме на пол. Она была одна в мире — без хлеба, без чулок, без шубки.

…Тот мальчишка-переросток мучил ее, потому что боялся узнать добро, он как бы заслонялся рисунками от доброты, которая должна или может обмануть, не оставив в жизни уже ни малейшей надежды на что-нибудь хорошее; она же узнала в жизни добро в том, почти не-правдоподобном, объеме, который можно сопоставить с морем или небом. И что же? Чем ответила на это?

Тогда, погибающая от холода и голода одинокая девочка, она могла не понимать — точнее, не могла понимать — душевного состояния тех, кто обогревал ее (и сердцем, и чисто физическим теплом), кормил, одевал, читал ей и формировал ее душу для большой жизни. Она лишь ела, пила, читала, оттаивала, но теперь-то, теперь не пора ли понять что-то самое важное и рассказать об этом людям?

Она не помнит уже, было ли это до того ледяного утра, когда она увидела, что все из дому унесли, или в один из последующих дней: учительница арифметики и одновременно библиотекарь Галина Ивановна Крыжан, самый суровый и суховато-неприступный человек в школе, посмотрела на нее дольше обычного; в лице учительницы появилось страдание — да, конечно, это было после того несчастного утра, — девочка даже для военных лет одета была немыслимо, Крыжан в тот же вечер повела ее к себе домой пить чай. И она пошла и ходила потом ежевечерне ужинать к Галине Ивановне, которая и одела ее во что-то… Потом Крыжан ввела ее в семью Жени Качинской, девочки, эвакуированной с матерью из Ленинграда; в семье этой жила еще одна девочка, родственница Жени, и, конечно, тут нашлись разные детские вещи: платьица, чулки, туфли. Теперь она ужинала не у Крыжан, а у Жени. Мать ее отваривала картофель, девочки получали по картошке с кусочком масла и хлеба.

А Галина Ивановна Крыжан сосредоточилась на духовной жизни Анны Жеравиной. Она ввела ее в библиотеку, в тайные библиотечные недра, ходила с девочкой вдоль полок, рассказывая о писателях, особенно часто о Тургеневе, которого, видимо, особенно любила. (Как это по-российски, думает сегодня Жеравина, едва-едва накормив и одев, повести тотчас же к Тургеневу: совсем в духе возвышенного идеализма тургеневских героев!)

С тех пор, с тех дней она и запомнила на всю жизнь «Асю», «Первую любовь», «Вешние воды». Сегодня ей кажется, что именно тогда, в недрах библиотеки, в соседстве с миром Тургенева, решилась ее судьба и она поняла что-то самое важное в жизни, но на самом деле тогда, конечно, материальная сторона существования — чай, картошка, туфли — была дороже, существеннее. Чай, картошка, как понимает она сегодня, нужны были, чтобы выжить, Тургенев — чтобы жить.

Потом они вдруг все ушли из ее жизни… Куда-то уехала Галина Ивановна, вернулись в Ленинград Женя Качинская с матерью и второй девочкой…

Она понимала, что расстается с ними навсегда. Но по-настоящему поняла это лишь через тридцать с лишним лет… Она наяву больше не видела их никогда, а в том озарении, которое недавно разрыхлило ее память, они вышли, выплыли из мглы лет, резко очертились, ничуть не постарев, но и не стряхнув с себя страшной печати войны: женщины были аскетически юными, а девочки совсем взрослыми. У одной не было пальцев на руках, они были обморожены и ампутированы. В беспалой этой руке и сегодня держит она картофелину с кусочком масла.

Но когда все они ушли из ее жизни, рядом с ней было уже два человека, которые сыграли в судьбе ее исключительную роль: Ирина Ароновна Стром, классная руководительница, и Мария Кузьминична Бачилло, директор школы.

6

Однажды Ирина Ароновна — ей, конечно, уже было известно, как живет девочка, — пошла к ней домой, и ее, учительницу, потрясла та обнаженная нужда, которую она увидела. (А в ту пору могла потрясти лишь нужда, сегодня даже непредставляемая…)

Анны не было дома, и учительница раскрыла тетрадку, лежавшую на колченогом столе. В ней была запись от 8 марта, девочка вернулась от подруги и писала, как страшно ей в доме, где нет ни еды, ни топлива…

Ирина Ароновна и Мария Кузьминична решили на обнаженную судьбу ответить обнаженным милосердием.

Они учредили в школе особые награды: за успехи в учении и общественной работе, и награды эти — совершенно заслуженные — Получал чаще остальных один человек — Анна Жеравина. Вручались награды открыто и торжественно, самой дорогой — чудом! — был маркизет на кофточку. И чудо запомнилось навсегда.