«Девяносто семь – мало».
А если форс-мажор? Приступ агрессии, вспышка ярости, случайно вырвавшееся проклятье? И минус драгоценные крохи сияющей субстанции – Эмия однозначно должна иметь в запасе не меньше ста единиц. Лишних. Их нужно сразу же «законсервировать» на точных условиях передачи…
Черт, она собралась на Землю?
– … ты меня слушаешь? Говорят, если намазать его на запястья, то всему телу такие ощущения, как мурашки, только частые и яркие…
Эмия не слушала. Ни про чудо-крем, ни про новую колесницу Эриоса, ни про возможности левитирующих Богов дышать под толщей речных вод – «ведь они тогда и в бассейнах смогут, представляешь?»
Чушь какая… При чем здесь бассейны?
Что она помнит о наказании Эфин, преступивших закон? И преступление ли это, если она захватит с собой лишний сосуд с манной? Нужно вечером больше узнать о развоплощении – правила, запреты, ограничения… Чтобы без сюрпризов.
– Вот он! – зашептала Калея так громко, что вся женская половина ресторана моментально повернулась и посмотрела на вход. – Зареон, наш новенький!
Со всех сторон ахали, сладострастно содрогались, обмасливали взглядами высокого и ладно сложенного мужчину. Сладко в предвкушении чмокали напомаженные губы; тек по залу шепоток с придыханием.
Эмия смотрела на парня с золотистыми волосами до плеч, как на старый поцарапанный комод, заполненный макулатурой, – не на Зареона даже, сквозь него. А заодно сквозь стены ресторана и пространство Астрея – на воображаемое лицо Дарина, прототип которого существовал где-то на Земле.
И бился в уме один-единственный лишенный логики вопрос: ей будет с ним рядом так же… как с Павлом во время последнего танца?
Первая тысяча лет – ваш «век» развлечений, учили Старшие Боги. Наслаждайтесь праздным бытием и ничегонеделанием. Отдыхайте, воспевайте Создателя, творите, восхищайтесь, живите в радости – заслужили.
Старшие призывали молодых поклоняться Кронису – Богу времени – тому, кто лично отбирал души, которым предстояло обрести божественное воплощение.
Эмия, Калея, Зареон, Юпитрес и еще десятки им подобных – молодняк. Когда-то в далеком прошлом люди, достигшие «земного» просветления, те, кто набрал максимальное количество манны благими поступками.
Заслужили…
«Пройдут годы, и ваша праздная жизнь дополнится ответственностью – вы приобретете новые роли в повелевании людскими судьбами, обретете могущество…»
Могущество Эмию пока не интересовало. А вот определение «пройдут годы» навевало на нее такую пресную скуку, какую не навевала бы обещанная следующие три тысячи лет по утрам сваренная на воде овсянка.
Пройдут годы…
Если Кронис когда-то ее отобрал, значит, чувствовал в ней божественный потенциал.
Однако, похоже, не учел того, что Эмия в роли человека не нагулялась.
– Снова стать этим человеком? Ты уверена, Эфина?
– Уверена. И дай ему полный доступ, как в прошлый раз.
– Я уже говорил, что полный доступ более невозможен.
– Дай максимально полный из дозволенного. И просто побудь им.
Павл будто ревновал.
– Давай, я жду.
Вздох, раздражение, насупленный взгляд – нет, она позволила этому роботу выказывать слишком много эмоций.
– Он тебе нравится?
– Не твое дело.
– А что в этом доме мое? Заряжаться? Вытирать пыль, мыть полы, посуду?
– Павл!
– Слушаюсь, госпожа.
Трансформация сопровождалась длинным и укоризненным вздохом.
На нее снова смотрел другой. И поле в квартире изменилось, завибрировало незнакомыми эмоциями. А взгляд такой, какой ее робот никогда не смог бы сымитировать, – удивленный, раздраженный, делано-безразличный. Все потому что где-то очень больно внутри.
Она видела, как стоящий перед ней человек привычно старается защититься от того, что не понимает, боится снова испытать страдания – вероятно, сейчас Эмия ему снится. Или чудится в мыслях, и он не понимает, зачем и почему.
– Привет.
Павл зажал Дарину и рот, и мимику, и движения.
– Помнишь меня?
Во взгляд прокралась дерзкая, но почему-то грустная улыбка – мол, помню, только «что толку?»
– И я тебя помню.
Чужое для него тело, чужие глаза, прикинувшиеся его собственными – Дарин глядел на Эмию словно давным-давно запертый в клетке зверь, чья шерсть давно свалялась. Зверь, который давно отвык от вкусной еды и свободы, покорился судьбе и теперь лежал в дальнем углу, ожидая кончины.
– Не грусти, слышишь?
Она коснулась своими пальцами теплой мужской руки, ободряюще сжала ее.