Перед нами карточки Рубинштейна, разложенные в строго продуманном порядке.
Убранные маркеры прошлого, отметена мишура, — в кадре только текст, поля Date и Time срезаны на монтажном столе. Отсутствие сиюминутности отдаляет вполне актуальное происходящее, снятие числа отправляет событие в вечность, в свершённость. Словно к оси времени приставлена подзорная труба, и мы смотрим сквозь широкий раструб в направление узкого. Отсутствие дат облегчает чтение романа (на время отправки писем, если это не детектив, никто не обращает внимания), но ставит текст в двойственное положение — нумерованной карточки и отдельного письма. Заигрывания со временем рождают ситуацию подозрения — текст нелинеен, так правдив ли он? Нельзя ли перетасовать содержимое иначе, встряхнуть калейдоскоп по новой? Обыкновенная переписка проходит строго по прямой, от начала к концу, здесь же применяется подход, описанный в одном из писем (на одной из карточек):
«непонимание природы времени ведет к гораздо более радикальным заблуждениям — европеец представляет себе время, как если бы сидел на заднем сидении автомобиля и смотрел бы только на уходящую дорогу. Такая перспектива предлагает бесконечное уменьшение и исчезновение за горизонтом того, что было оставлено позади, но и „одновременно“ непостижимое появление вещей из неведомого/невидимого будущего в поле зрения, в поле настоящего. Здесь присутствуют конец и начало. <…> Ваджрайана полагает иную „точку зрения“ — при которой „взгляд“ направлен в точку истечения времени и слияние с актом постоянного его возникновения (творения)».
При чтении возникает ощущение вечности, бытия в истории. Огромное количество имен, высвечиваемых авторами, для большинства всегда были лишь маркерами, памятниками — и редко действующими людьми. Лин Хеджинян и Рон Хаббард, Харитонов и Виктюк, Гурджиев и Соловьёв, Жан Жене и Боулз, Эпштейн и Эшлеман и… — если приладить список всех фамилий, вовлеченных статистами на страницы, то выйдет краткий словарь современной культурной парадигмы.
Левкин стал лауреатом премии Андрея Белого. Тимур Новиков ушёл.
Слишком много материала. Слишком много — и слишком касательно — и слишком весомо. Если развеществлять сплошной поток этих фамилий, задействованных статистами на страницах, то выйдет краткий словарь современной культурной парадигмы. Остаётся лишь оставить подвешенной эту гремучую смесь имён в пространстве намёков, отсылок, референций, рефлексий.
Феокрит придумал идиллию, продолжив традицию мимов Сафрона, Вергилий подражал, переосмысливая, Феокриту и написал «Буколики», Лонг написал «Дафнию и Хлою», порождённый всеми ими Саннацаро написал «Аркадии» и породил Сиднея, который написал свою «Аркадию», Ричардсон, написав «Памела, или вознаграждённая добродетель», взял имя и горести героини Сиднея, Пушкин написал, будто Ричардсон скучен и уныл, и сам написал «Роман в письмах», Достоевский попросту взял да и написал «Роман в письмах», а также «Бедные люди». И лишь потом пришли Маргарита Меклина и Аркадий Драгомощенко и написали роман в письмах, который, наконец, стоит прочесть. Потому что Маргарита Меклина и Аркадий Драгомощенко не писали роман. Они писали друг другу письма, обернувшиеся романом — и не тем, романом, который Ричардсона, а тем, который у Ричардсона.
Романы в письмах. Их тьма и тьма и тьма. Два основных типа: fiction, и тогда вопрос авторства снимается и остаётся вопрос смекалки, либо настоящие письма одному/многим корреспондентам, внезапно опубликованные (по тем или иным причинам: одно дело Федор Степун, пишущий жене и матери; Андрей Платонов, неуклюже меняющий имена; Кафка, его подруга Милена и его друг Макс Брод).