— Господин капитан, — посуровел лейтенант, — не так давно вы мне сделали замечание, когда я неуважительно отозвался о русской армии. Теперь позволяете себе то же самое в отношении войск Императора.
А ведь уел! Надо тщательней следить за речью.
— Вы правы, господин Ван Давль. Приношу свои извинения. Перефразирую: «Чем в этом плане действия вашей армии отличаются от действий орд Валленштейна?»
— Повторяю: мы платим за продовольствие и фураж.
Во упёртый!
— Тогда и я повторю: вашими деньгами крестьяне не могут кормить ни семью, ни скот. А им нужно пережить целый год до будущего урожая. Кстати: даже для этого самого будущего урожая необходимо иметь семена, которых вы тоже не оставляете. Ваша армия обрекает этих людей на голодную смерть. Не так?
— Во-первых, через месяц-два Россия падёт под ударами нашей армии, и тогда Император достаточно быстро урегулирует данный вопрос...
— А во-вторых, — перебил я собеседника, — вы случаем не обратили внимания, что я принёс извинения по поводу того, что неуважительно высказался в отношении вашей армии. Вы же до сих пор не соизволили сделать этого после вашего вчерашнего высказывания.
— Но я действительно так считаю, — слегка смутился голландец.
— Да? Я тоже искренне считаю, что ваши войска по отношению к мирному населению, ведут себя как грабители и мародёры, — я здорово разозлился и не стеснялся в выражениях, — однако постарался не оскорблять ваши чувства. Итак?
— Вы ждёте от меня извинений?
— Вы чрезвычайно догадливы, — мрачно процедил я сквозь зубы, стараясь смотреть ему прямо в глаза.
Подскакивая в седле, это было не так просто сделать, но я постарался хотя бы обозначить данный взгляд.
— Хорошо, прошу прощения за свою несдержанность, — чувствовалось, что искренности в этих словах ноль целых, хрен десятых, но «дожимать» голландца я не стал.
— Принято.
Некоторое время ехали молча, потом Ван Давль не выдержал:
— Господин капитан, согласитесь, что солдат нужно кормить, лошадей тоже.
— Вполне разделяю ваше мнение, — весело посмотрел я на собеседника, догадываясь, о чём пойдёт речь дальше.
— В нашей армии около полумиллиона человек, они должны что-то есть...
— Господин лейтенант, вы в самом деле искренне считаете, что меня, как и любого русского, беспокоят проблемы наполеоновского войска? Думаете, что я хоть сколько-нибудь расстроюсь, узнав, что гренадёру Жану или гусару Пьеру не удалось сегодня поесть? Повторяю: любой вооружённый иностранец в России для меня не человек, а враг. И я буду стараться уничтожить его любым доступным способом.
— Почему же вы не убили меня?
— Не было необходимости — вы уже не представляли опасности моей стране.
— А зачем я вам вообще нужен живым? Разве не проще было сделать лишний выстрел?
Во тупой!
— Понимаете, — терпеливо начал я, — ни мне, ни русским вообще, не нужна конкретно ваша кровь, но у нас не имелось десяти человек, владеющих верёвкой так, как этот башкир. И не беспокойтесь — я не везу вас к своей армии, чтобы изуверскими пытками вытягивать какую-то страшную военную тайну...
— Кстати насчёт этого дикаря... — перебил меня голландец.
— Господин Ван Давль! — пришлось резко прервать его реплику. — Гафар состоит в армии Российской Империи. Потрудитесь воздержаться от оскорбительных эпитетов.
— Но разве он в военной форме? — поднял брови лейтенант.
— Это форма его полка. Пусть она и отличается от общеармейской. У вас вроде тоже мамлюки одеты не так, как все остальные. А ведь — гвардия.
— Но ведь большинству представителей Великой Армии этот факт неизвестен, и к таким, как этот азиат будут относиться как к обычным бандитам.
— Кого это вы назвали бандитами?
— Да хотя бы тех крестьян, что нападали на наших фуражиров.
— Я вроде бы объяснил, что они просто боролись с теми, кто обрекал их семьи на смерть от голода.
— Да? А если наши войска, чтобы уберечься от удара в спину, начнут действительно просто уничтожать население и забирать весь провиант безо всякой оплаты?
— Думаю, что ни ваш император, ни его маршалы, на такое никогда не пойдут: сразу же за такими действиями начнётся повальное бегство крестьян по всему планируемому маршруту вашего следования. Вместе с припасами. Вашей армии придётся наступать через «пустыню». А ваши фуражиры будут подвергаться гораздо большей опасности, чем солдаты в генеральном сражении. Начнётся дезертирство, причём в огромных масштабах: прошу не забывать, что всевозможным португальцам, швейцарцам, испанцам и пруссакам, глубоко наплевать на амбиции вашего Бонапарта, да и вашим соотечественникам — голландцам, тоже. Вы его боготворите, пока он ведёт войска от победы к победе, а как только начнутся серьёзные проблемы — начнут разбегаться солдаты Великой Армии.
— Вы не знаете наших солдат! — гордо вскинулся лейтенант.
— Я знаю людей, сударь. Если не покормить бойца день-два, то он наверняка начнёт задумываться: «А ради чего я терплю все эти лишения?».
— Может русский солдат так и подумает, — не преминул «подкузьмить» меня голландец.
— Вот как раз русский так и не подумает. Тем более на своей земле, когда её топчут сапоги вооружённых иноземцев.
— Если угодно, то сапоги ваших солдат тоже «топтали землю» моей родины. Не так давно. Я помню.
— Было дело. Только потрудитесь вспомнить ещё и то, что воевали мои соотечественники в Голландии не с её народом, а всё с теми же французами. За независимость Нидерландов от Франции, кстати. За то, чтобы ваши шестеро подчинённых не погибли вчера на чужой и не нужной им земле.
— Мы несём России избавление от рабства! — «шлёпнул по столу последним козырем» мой оппонент.
— Да что вы говорите! — у меня в сознании пронёсся список иностранных доброхотов страстно хотевших «избавить Россию от рабства». Доизбавляли, суки — вплоть до гладиаторских боёв в конце двадцатого века... Да и эпизоды из «Охоты на Пиранью» по поводу охоты на людей и возможности заниматься пытками в укромном уголке, после арены мне совершенно не казались вымыслом. — Вас кто-то об этом просил? Может стоило сначала поинтересоваться: хочет ли русский народ вашей «благодати» на кончиках пик и штыков?
— Нам зачитывали бюллетень Императора, ему я верю.
— Очень интересно! Императору вы верите, а мне, тому, кого ваше вторжение касается непосредственно — нет. Солдатам, которые встречают ваши войска огнём и штыками — тоже...
— Вы офицер, они солдаты, — пожал плечами пленник, — обязаны выполнять приказ.
— Для начала: вон тот лучник, — указал я на Спиридона, — не был солдатом до начала войны, но пришёл сам и попросился в войска. Никто его не неволил. А, кроме того, ваш покорный слуга тоже не профессиональный военный. Я учёный. Химик. Не из последних, прошу прощения за нескромность. В частности, почётный член Парижской Академии Наук.
Если бы из чащи вышел на прогулку динозавр, вряд ли лицо моего собеседника выразило большее удивление.
— Вы учёный???
— Имею честь быть им. В прошлом году мне присвоено звание неординарного профессора Петербургской Академии. Но я временно ушёл из науки в армию, чтобы помочь России одолеть вас. Как вы думаете, почему я так поступил?
Голландцу требовалось время, чтобы переварить столь неожиданную информацию, а возможности как-то прокомментировать новость у него в ближайшее время не предвиделось: Спиридон спешился и пошёл в нашем направлении.
— Так что прощения просим, ваше благородие: скоро выйдем на дорогу поболее. Наверное, стоит разведать, что там и как. Тем более, что и лесок там пожиже будет.
— Понял. Спешиться! — это я уже всем. — Бери, Спиридон, Гаврилу и Гафара. Дуйте в разведку и, если там чисто, то дайте знать. Ну, то есть в любом случае сообщите, можно ли выдвигаться к дороге.