Вспышка перехода унесла транспорты по координатам, оставляя в системе буйство вещества, блеск энергии. Сонмы сознаний, что уже давно стали единым целым приветствовали еще две маленькие и слабые частички, чьи тела, подобно пересушенной бумаги, покоились на своих местах в рубке головного ТОК-а, ожидая когда движение воздуха обратит их в пыль, разнося, тонким слоем, по полу, стенам и панелям...
Два разумных, чья запредельная боль и стала "последней каплей" для осознания себя, кристаллом-библиотекарем.
****
Сон, всемогущий и всемилостивейший, злейший и спасительнейший, злой Гипнос и сладкий Морфей.
Только во сне мы летаем, не ведая крыльев; плаваем, не зная жабр; горим в огне, совершаем открытия и мечемся в кошмаре.
Мы пробуждаемся освеженными.
Мы волочим ноги, проиграв схватку с ужасами.
Мы тащим в стирку мокрое от пота постельное бельё.
А сон, делает нам ручкой, точно зная, что никуда мы от него не денемся.
За все время, что я был наемником и раньше, когда моя трудовая карьера только начиналась, я искал своего предела - сколько можно не спать.
И нашел, когда от боли мог только выть и кататься по прохладному полу, радуясь, что этого никто не видит.
Мой предел - пять суток, без медикаментов.
В конце пятых жизнь превратилась в черно-белое кино с ежесекундными лакунами.
И я научился спать сидя, привалившись горящей спиной к холодной, бетонной стене.
И восхищенно-удивленный вопль, с соседней кровати: "Он же спит сидя!"
Вновь и вновь переживая события тех лет в странном сне, сочном и расстраивающе-реальном, по своей сути, я выздоравливал.
Я отпускал друзей, у кого-то прося прощения, а кому-то легкомысленно махая рукой на прощанье.
Подмигивал врагам, осознавая, что они делали мою жизнь намного ярче и враги исчезали, скрежеща зубами.
Моя рабыня только качала головой и тяжело вздыхала, испуганно прижимаясь к стене всеопустошающегося хранилища моих личных воспоминаний, сожалений, комплексов и надежд.
У меня большое сердце.
У меня, просто неприличное терпение.
У меня "мусорка воспоминаний" в голове.
А теперь лишь эхо летает где-то там, высоко.
Вытащив на гора все, чистое и грязное, принялся сортировать на две кучки "Надь" "и На не Надь".
"Надь", к вящей радости Йари, оказалась просто поразительно огромадной кучей.
Почесав ухо, принялся сортировать по второму разу.
По ощущениям - куча стала даже еще больше!
Пока раздумывал о начале третьего перекладывания, рабыня плюнула и стала запихивать все обратно, старательно обходя кучку "И на не надь", боясь вступить "не в г, так в партию".
Г растекалось, не желая расставаться с таким теплым местечком, как моя голова.
Разделяясь на вонючие струйки-щупальца, оно подтягивало свое мусорное тело, грозясь вновь занять место там, откуда я его выбросил с такой радостью.
Йари дважды прижигала гнойные, смердящие отростки.
В третий раз, ей пришел на помощь "некто со стороны".
Впрочем, знаю я, кто этот "некто".
Ромм Мощенщик.
В четыре руки и два дара эти "огненные" беспредельщики выжгли все, до чего дотянулись.
И я пришел в себя.
Не обычное состояние.
Так бывает, когда ты пяток лет вскидывался в шесть утра, потому что на работе надо быть в семь.
А теперь, у тебя отпуск.
Потрясающе.
Я даже от души чихнул и почесал нос, радуясь этому простому звону в голове, от сладкого "а-а-апчхи-и-и!"
Вздохнул и осторожно открыл глаза, ведь, как учит нас народная мудрость: "Если у вас ничего не болит, значит, вы и не живете!"
Знаете...
Врет народная мудрость!
Жить вы начинаете только тогда, когда ничего не болит!
Сладко потянувшись еще раз, прислушался к тараканам в своей голове.
Вроде не бегают.
По крайней мере, топота лапок не слышно.
Хорошо!
Легкое головокружение и подкатывающая к горлу тошнота, как последствие выхода из прыжка и мир запрыгал огоньками разноцветных искр.
Над одеялом кружились зеленые и красные, бардовые и коричневые. От стен "разило" золотистыми и карамельными.
От появившейся голограммы Сти - синими и серебристыми.
- Доброе утро! - Без малейшего напряжения в голосе, от всей души, поприветствовала меня хозяйка корабля. - Как самочувствие?
- Неожиданно! - Подмигнул я, в ответ. - Неожиданно - превосходно!