Она знала правила игры. Двигаться навстречу опасности нельзя. Нужно плыть от нее, вдоль берега или, если нет другой возможности, в открытое море. Любой водоворот имеет границы, и только выйдя за их пределы, как бы далеко пловец ни оказался от берега, он сумеет отдохнуть и осмотреться, а затем спокойно плыть к спасению. Брук могла находиться на плаву часами, но паника сгубила бы ее за несколько минут.
Вот об этом она и пыталась сейчас себе напомнить: губят людей не водовороты (глубокий вдох и выдох), а паника.
Брюс, в свою очередь, пришел к тому же умозаключению. Представляя, что все это только кино, он защищал себя от ужаса происходящего. Он сумел избежать паники. Пока.
«В чем слабость этого парня? — думал он, мысленно находясь уже не в фильме, а на собрании в киностудии и пробегая глазами представленное ему описание Уэйна как киноперсонажа. — Для чего он убивает?»
«Он убивает без причины», — сам себе ответил Брюс.
И чуть было не подпрыгнул от радости: неординарный и находчивый продюсер нашел решение проблемы.
«Вот оно! Этот парень убивает незнакомцев, так ведь? А значит, выход в том, чтобы перестать быть для него чужим. Может, он не убивает тех, с кем хорошо знаком?»
Обо всем этом Брюс успел подумать, пока Уэйн пытался добраться до груди Брук. В момент затишья после силиконового бунта Брюс сделал свой ход.
— У меня к тебе вопрос, Уэйн. Могу я задать тебе вопрос?
— Сочту за честь, сэр, — Уэйн, казалось, был искренне польщен.
— Скажи мне, что ты чувствуешь, когда убиваешь.
— Хочешь убить кого-нибудь? Черт, ну так давай, это просто! Прикончи Брук. — Уэйн вытащил пистолет из-за пояса. Вынув из магазина все пули кроме одной, он протянул оружие Брюсу. Тот задумался. Всего одна пуля. Что можно сделать, имея всего одну пулю?
Уэйн прочел его мысли.
— Давай, бери. Тебе не обязательно убивать Брук. Хочешь, убей меня или Скаут. Только, конечно, возмездия долго ждать не придется.
— Я не хочу никого убивать, Уэйн. Мне просто интересно, на что это похоже.
Уэйн сунул пистолет за пояс и на секунду задумался. Вопрос оказался не из легких. Раньше Уэйн никогда не размышлял на подобные темы. Это все равно что пытаться описать, как ты ешь или занимаешься любовью. Просто делаешь, и все — без лишних раздумий.
— Спроси еще, на что похоже кино снимать. По-разному бывает. Зависит от обстоятельств и от жертвы. Но могу тебе точно сказать, на что это не похоже, — на твои фильмы. Когда убиваешь, не играет музыка.
— Ну, естественно.
Несмотря на свою незавидную роль в разворачивавшемся действии, Брюс почувствовал легкое раздражение. Люди вечно указывают ему на то, что в реальности никто не умирает под музыку. Надо же — как глубоко и оригинально! Любимый комментарий борцов за нравственность. Особенно им не нравился рок, зачастую сопровождавший кровопролитие в фильмах Брюса. «Это же манипуляция!» — говорили они. Ну конечно, манипуляция. Только почему никто не возражает против романтических саундтреков во время любовных сцен?
— И еще. В жизни все не так остроумно.
Остроумно? Странно было слышать это слово от такого грязного отребья, как Уэйн.
— Ну, например, в «Обыкновенных американцах», когда двое парней засовывают руку повара в кухонный комбайн. Помнишь ту сцену?
Брюс, конечно, помнил. Это был триумф его жесткого черного юмора. «Кино для нового поколения», как кто-то, кажется, сказал, а если не сказал, то следовало бы.
— Так вот, это было остроумно, — пояснил свою мысль Уэйн. — Они засовывают руку повара в кухонный комбайн, и кровь вперемешку со всякой дрянью летит им на костюмы. Один из них говорит: «Черт, это же итальянский костюм», — обхохочешься: бедный-несчастный повар орет, потому что у него кровавый обрубок вместо руки, а этот мужик озабочен своим костюмом!
Уэйн от души рассмеялся. «Неоготика», — сказал бы кто-то, — «постмодернистский нуар». Уэйн же просто считал, что это клево.
— А дальше? Дальше — лучше: мы знаем, что босс этих громил поручил им сгонять в шикарный отель и пришить там черного парня. Ясно, что в крови они ехать не могут. Но если они не выполнят работу, то босс замочит их самих. И вот два крутых чувака идут в химчистку, раздеваются до трусов, а мужик, который там работает, — педик-недомерок в обтягивающих шортиках, — им и говорит: «Не волнуйтесь, ребята, я отлично умею выводить пятна с дорогих тканей. У меня у самого атласные простыни». Уже смешно, но это еще не все: мы знаем, что один из громил терпеть не может педиков, ну просто ненавидит их, как маньяк. Так вот он вынимает из трусов свой гигантский «Магнум» и превращает педика в решето — полголовы как не бывало. А другой жутко злится и говорит: «Эй, ты что, как мы теперь отчистим костюмы?» Делать нечего, приходится им самим разбираться, что да как, и когда они наконец-то едут в отель мочить негра, костюмы у обоих будто с детского плеча, — недомерки, вроде того педика, потому что сели от стирки. И это, должен заметить, высший пилотаж, Брюс. Как я уже сказал, это остроумно.