Уэйн выключил телевизор.
— Ну, раз вам всем так хочется поболтать, обойдемся без ящика. Все равно ни черта не слышно.
Теперь заговорила Фарра. Она не сразу пришла в себя после кошмара, пережитого под дулом пистолета Уэйна, но сейчас к ней возвращалась прежняя уверенность в себе. Дом окружали сотни полицейских. Возможно, все-таки удастся выжить.
— Послушай, — она прикурила длинную тонкую розовую сигарету с золотистым фильтром, — вокруг полиция, и тебе не убежать.
— Я уже объяснял, дамочка, что бежать не собираюсь. Я сам их пригласил. Позвонил им, когда вам дверь открывал.
Брюс ничего не понимал.
— Ты копам позвонил?
— Да нет, звонил я в «Эн-би-си», сказал им, чтоб пригнали сюда все станции, ну а они, наверное, полицию вызвали. Впрочем, это не важно. Мы со Скаут привыкли копов игнорировать.
Вокруг особняка Брюса и Фарры было столько копов, что игнорировать их мог бы только Будда. Полицейских было практически столько же, сколько и журналистов, и постоянно прибывали новые. Детективы Джей и Кроуфорд с тяжелым сердцем покидали место событий.
— Нам нечего здесь больше делать, — пришлось признать Джею.
Для него такой поворот событий был горькой пилюлей. Проведя сложнейшее интуитивное расследование и самостоятельно обнаружив двух неуловимых отчаянных преступников, он должен был теперь признать, что только на несколько секунд опередил всю остальную полицию Лос-Анджелеса. Они здесь ничем уже не могли помочь: из грузовиков и вертолетов выгружались все новые и новые военизированные формирования; Джей и Кроуфорд с достоинством ретировались.
В одном из вертолетов, круживших над домом, находился начальник департамента полиции Лос-Анджелеса, офицер Корнелл. Сегодня он был разбужен потрясающей новостью: Магазинные Убийцы держат Брюса Деламитри и его семью в заложниках в их собственном доме. Корнелл решил руководить операцией лично.
У него не было выбора. Он отчаянно нуждался в эфирном времени.
Тридцать лет назад, когда Корнелл только пришел в полицию, он и не думал, что когда-нибудь превратится в политическую шлюху. Но именно это с ним произошло. Когда-то Корнелл мечтал ловить мошенников, теперь же он водил с мошенниками дружбу. Более того, он стал одним из них. В своих действиях он больше не руководствовался законом. Так уж получалось, что умение предсказывать и уравновешивать политические и социальные последствия этих действий оказалось куда важнее закона. Он больше не был полицейским — он стал политиком, причем не самым честным. Впрочем, честных политиков в городской администрации не было и быть не могло: само ее шаткое здание держалось на полуправде, если не на откровенной лжи. Правду никто не говорил по той простой причине, что единой правды не существовало. У каждой социальной группы, образованной по расовому, финансовому, географическому, сексуальному, религиозному или любому другому принципу, обнаружилась своя персональная правда. И эта правда была диаметрально противоположна всем другим и даже несла в себе угрозу для них. В городских делах царила ужасная неразбериха, и основной задачей начальника полиции, как, впрочем, и любого другого политика, стала необходимость убеждать общественность, что никакой неразберихи нет.
Для этого нужна была работа с публикой, а значит, эфирное время. И вот сегодня Корнелл мог его получить.
Вертолет начальника полиции приземлился, и Корнелл вышел из него торжественно и важно, погрузившись в гущу щелкающих фотоаппаратов. Он был военным генералом на линии фронта и за барьером фотообъективов видел мощь своей могущественной армии. Корнелл чувствовал себя отлично. Все это казалось невероятным. Вдруг, в самый нужный момент (всего за три месяца до выборов в городскую администрацию), нежданно-негаданно он получил подарок — участие в самой настоящей осаде, где можно показать себя героем-мачо, одним надрать задницу, другим ее вылизать — и выйти из переделки победителем. Это было громкое дело, в котором замешаны большие деньги, большие люди и крупный скандал, но главное — да, самое главное, самое главное в квадрате, самое главное и аллилуйя! — в деле не имелось расового конфликта! Преступление без расистской подоплеки! И это в год выборов! Корнелл благословлял свою судьбу. Благодарил своего Бога. Он был готов поверить, что, наверное, сделал что-то очень хорошее в детстве или юности, за что и получил теперь этот невероятный подарок. Впервые за долгое время ему попалось преступление городского, регионального, национального и международного значения, которое не имело никакого отношения к расизму. Он даже не надеялся, что такое с ним еще когда-нибудь случится.