– Вас назначили командиром эскадрильи! – рявкнул ему через канаву полковник Кошкарт. – Да только ничего это не значит, не думайте, потому что вы будете только значиться командиром, а значит, ничего это не значит, понятно?!
Резко развернувшись, так, что у джипа пронзительно заскрипели шины, полковник Кошкарт с ревом умчался, а майор Майор даже не заметил, что лицо ему запорошило выброшенной из-под колес пылью. Его ошеломила сообщенная новость. Безмолвный и долговязый, стоял он с отвисшей челюстью у канавы, держа в длинных руках потертый баскетбольный мяч, а семена ядовитой злобы, посеянные полковником Кошкартом в благодатную, как вскоре выяснилось, почву, стремительно укоренялись в душах тех самых солдат, которые играли с ним в баскетбол и даже – небывалый для него случай! – почти дружили. Он судорожно екнул, тщетно пытаясь что-то сказать, а его растерянные глаза стали огромными и влажными, словно их застилал непроглядно-едкий туман издавна знакомого ему одиночества.
Полковник Кошкарт, как и его штабисты, был заражен духом демократизма – он считал, что все люди сотворены равными, и третировал своих подчиненных с равным высокомерием. Однако он верил в своих людей. Он верил – и часто повторял это, приезжая на инструктаж, – что его пилоты по крайней мере на десять боевых вылетов превосходят всех остальных, а тот, кто с ним не согласен, может катиться к чертовой матери или куда глаза глядят. Катиться куда глаза глядят, как узнал Йоссариан, навестив рядового экс-первого класса Уинтергрина, он мог после десяти дополнительных боевых вылетов.
– Что-то я не совсем понимаю, – запротестовал Йоссариан. – Так прав доктор Дейника или не прав?
– А сколько он сказал?
– Сорок.
– Доктор Дейника сказал тебе правду, – признал рядовой экс-первого класса Уинтергрин. – Сорок боевых вылетов достаточно – так считают в штабе Двадцать седьмой армии.
Йоссариан возликовал.
– Значит, я могу отправляться домой? У меня ведь уже сорок четыре.
– Ты что – псих? – осадил его рядовой экс-первого класса Уинтергрин. – Никто с тобой даже и разговаривать не будет об отправке домой.
– Да почему?
– Поправка-22.
– Поправка-22? – изумленно переспросил Йоссариан. – Она-то тут при чем?
– А при том, – терпеливо разъяснил ему доктор Дейника, когда Обжора Джо доставил его обратно на Пьяносу, – что ты всегда должен выполнять приказ своего непосредственного командира.
– Но ведь в штабе армии говорят, что после сорока вылетов я могу отправляться домой!
– Во-первых, про дом они ничего не говорят. А во‑вторых, по уставу ты обязан выполнять каждый приказ командира. И даже если полковник Кошкарт самоуправствует, ты все равно должен ему подчиняться, а иначе тебя обвинят в невыполнении приказа. И тогда уж тебе несдобровать, штаб армии об этом позаботится, будь уверен.
Йоссариан сокрушенно сник.
– Стало быть, мне придется дотягивать до пятидесяти вылетов? – с горечью спросил он.
– До пятидесяти пяти, – поправил его доктор Дейника.
– Каких еще пятидесяти пяти?
– А таких, которых требует теперь от вас полковник Кошкарт.
Услышав слова доктора Дейники, Обжора Джо облегченно вздохнул. Йоссариан сграбастал его за шиворот и заставил немедленно лететь обратно к Уинтергрину.
– Что мне сделают, – по секрету спросил он, – если я наплюю на новый приказ Кошкарта?
– Возможно, мы тебя расстреляем, – ответил ему рядовой экс-первого класса Уинтергрин.
– Мы? – удивленно воскликнул Йоссариан. – С чего это ты вдруг решил затесаться в их шатию?
– А что мне, по-твоему, делать, когда речь заходит про расстрел? – огрызнулся рядовой экс-первого класса Уинтергрин.
Йоссариан окончательно сник. Полковник Кошкарт снова заставил его спасовать.
Глава седьмая
Маквот
Самолет Йоссариана пилотировал обычно Маквот, брившийся по утрам в ярко-красной, неизменно чистой пижаме на свежем воздухе возле палатки и превосходно дополнявший в своей нелепой непостижимости безумную картину мира. Маквот, пожалуй, был среди них самым глубоким психом, потому что при всем его здравомыслии совершенно спокойно воспринимал войну. Коротконогий и широкоплечий, он постоянно насвистывал бодрые эстрадные мотивчики, а играя в покер или очко, звучно щелкал при сдаче картами о колоду, чем доводил Обжору Джо до исступленного отчаяния, так что он, злобно заикаясь, начинал поносить Маквота на чем свет стоит и даже норовил затеять с ним драку.