Annotation
Рассказ о дуэли двух отравителей и о том, что вещи не всегда то, чем кажутся
Юрген Ангер
Юрген Ангер
Поправка к дуэльному кодексу
Он ощущает блаженное наслаждение, позволяя любви
пронизывать каждый свой нерв, и, однако же, его душа
торжественна, как душа того, кто опустошил чашу с ядом
и чувствует теперь, как этот ядовитый сок проникает
в каждую каплю его крови, ибо это мгновение есть жизнь и смерть
(Кьеркегор, "Страх и Трепет")
Чего только не всплывает по весне со дна амстердамских каналов...Такова и человеческая природа - по весне в ней оттаивает вся замерзшая грязь, поднимается на поверхность - тут и мусор, и тряпки, и мертвые котята. Так размышлял про себя доктор Климт, возвращаясь домой под утро в своей легчайшей повозке и провожая глазами разнообразную дрянь, плывущую по воде. По весне кавалерам ударяет в голову, и дуэли случаются одна за другой, а где дуэли - там и врач. Открывается сезон охоты - кавалеры машут своими шпажонками в загородных рощах, а доктору остается лишь бинтовать дуэлянтам раны, трогать пульс, прикрывать веки, и собирать урожай. Как тут не полюбить весну? Одно нехорошо - порой возвращаться домой приходится из полицейского участка. Вот как сегодня...
В канале возле дома брюхом вверх всплыла огромная рыба, перерубленная веслом. Чуть поодаль качалось на воде что-то вроде собаки с веревкой на шее. Доктор вылез из повозки, глянул на воду, сморщился.
- Ты сможешь оттолкнуть эту мерзость какой-нибудь палкой? - спросил он кучера.
- К соседям? - ухмыльнулся кучер, - Так через час получим все назад, и еще добавят. Не суетитесь, минейр Климт, ветер подует - оно само уплывет.
Климт подумал, что нет связи между движением воды в канале и дуновением ветра, но лишь пожал плечами и вошел в дом. Тедерика не спала - она тут же спустилась, заслышав стук трости.
- Вы не ложились? - укоризненно произнес доктор. Жена посмотрела на него сердито, но с долей жалости:
- Как тут ляжешь, если я не знаю, живы вы или нет? Хорошо, Меруда сказала, что вы опять в участке.
- Не съели же меня в участке, Рика, - доктор снял плащ и, тяжело ступая, прошел в комнаты, - Вы могли уложить детей и лечь сами, я всегда возвращаюсь к вам - как кот.
- Коты, бывает, возвращаются и без глаза, - ворчливо проговорила Тедерика, - Вы будете завтракать, или ужинать - я не знаю, что это будет в такое время - или сразу ляжете спать?
- Спасибо, Рика, я, пожалуй, поужинаю - или это будет все-таки завтрак?
Тедерика усмехнулась и ушла накрывать на стол. Они были женаты три года, и жена была моложе доктора без малого на тридцать лет. И вела себя так, словно на тридцать лет разумнее его и старше. Климт унаследовал от дяди обширную практику, и дела его шли неплохо, особенно весною, и можно было с полным правом считать себя почтенным человеком - только жены Климт немного все-таки побаивался, такая она ему досталась деловая и серьезная.
- Вы бы хоть ради детей прекратили эти выезды с дуэлянтами, - во время завтрака Тедерика решила развить свою мысль, раз уж муж никуда не денется, - Ваша репутация страдает, а заодно и моя.
- Так все делают, Рика, - миролюбиво отвечал доктор, - и платят мне за это так хорошо, что можно сказать, я езжу с дуэлянтами именно ради детей. Вы же не упрекаете охотников, что осенью они охотятся на уток - а эти молодые люди для меня те же утки. Мы содержим и карету, и повара, и няньку - все благодаря несчастным, легкомысленным дуэлянтам.
- Мне страшно за вас, - призналась Тедерика, - вы уходите ночью и приходите под утро.
- Моим пациентам нравится биться по ночам, - улыбнулся доктор, - так у них меньше шансов повстречать стражу.
- Вы много лет жили один, и сейчас живете так, словно вы один - а у вас давно уже есть я и близнецы, - напомнила Тедерика, - вы все не можете отвыкнуть от вольности, которую имели при своем русском патроне.
- При русском патроне я сидел в доме, как турчанка в гареме, особенно в последние несколько лет, - улыбаясь, отвечал доктор. Его улыбка не осталась незамеченной.
- Вы с такой нежностью это вспоминаете, - ревниво произнесла Тедерика, - словно и впрямь сидели в гареме у этого господина. Служба у него не дала вам ни денег, ни связей, только потратили здоровье и время - и вы улыбаетесь...
- В гареме у того господина, слава богу, не было недостатка в кандидатах и без моей скромной особы, - отвечал доктор, все еще улыбаясь углом рта, и рыжие усы его забавно топорщились, - Но двадцать пять лет службы - это почти столько, сколько вы живете на свете, милая Рика. Было и дурное, и хорошее, но что было, того не забудешь. Прошлое навеки со мною, и приходится его любить, каким бы оно ни было.
Доктор поднял глаза от тарелок - прямо напротив него на стене висел небольшой гобелен, копия картины Питера Брейгеля Старшего "Охотники на снегу". Гобелену досталось от создателя полной мерой изысканного барочного стиля, но прототип, тем не менее, был вполне узнаваем. Три охотника, тонущие в мартовских сугробах в компании разномастной своры, охотники, позорно идущие домой без добычи - под равнодушными взглядами горожан, занятых каждый своим делом. Так и доктор вернулся когда-то домой - без добычи, с одним этим вот гобеленом.
- Могу поспорить, ваш патрон обожал дуэли, - ехидно произнесла Тедерика, - С ваших слов, он был блестящий кавалер. Таких хлебом не корми -только дай кого-нибудь заколоть. Вот вы и питаете свою ностальгию, таскаясь за дуэлянтами.
- Ошибаетесь, милая Рика. Не уверен, умел ли мой патрон вообще фехтовать, - доктор прикрыл веки, вспоминая, - Я могу припомнить одну лишь дуэль за все время моей службы. И ни шпаги, ни пистолетов там и близко не было.
- Чем же он дрался? Алебардой? - иронически подняла брови Тедерика.
- Я лягу спать, милая Рика, постарайтесь, чтобы дети не очень шумели, - доктор поднялся из-за стола, - И спасибо за ужин - или уже за завтрак?
- И все-таки - как же дрался ваш патрон? Вы же знаете, я не дам вам спать, пока не скажете, - кажется, Тедерике и вправду стало любопытно.
- Дуэльный кодекс гласит, что средством дуэли может быть любое смертоносное оружие.
- И каким же оружием владел ваш патрон - кроме неземной красоты, если верить вашим рассказам?
- Неземная красота, может, и убивает, но у него с этим как-то не очень получалось, - в голосе доктора прозвучало что-то вроде сочувствия, - Мой патрон был алхимик, Рика. Дальше думайте сами, у вас довольно и ума и фантазии.
Доктор поцеловал жену и поднялся по лесенке в спальню. В детской заплакал ребенок. Доктор лег на постель, не раздеваясь, сбросив только обувь - Тедерика будет ругаться, но сил никаких нет, и все равно через пару часов придется встать и одеваться снова. За окном черно-белым силуэтом сверху вниз пролетела сорока. Такая же сорока парила в небе на гобелене "Охотники на снегу".
Климт испугался, что не уснет, и начал, закрыв глаза, выдумывать свои воображаемые мемуары - это всегда помогало призвать сон. Он вспоминал - шаг за шагом, день за днем, - весь свой пройденный по жизни путь, и понимал, что никогда не возьмется записать свои воспоминания, просто потому, что они не только его. Слишком многих пришлось бы упомянуть в этих несуществующих мемуарах, и вряд ли героям бы такое понравилось. Правда, кое-кто из них так и не понял, что в их истории присутствовал невидимый свидетель - доктор Бартоло Климт.
Все началось - очень плохо. Кто знал, что детская болячка скарлатина способна обрушиться на зрелого человека и на месяц приковать его к постели? Увы, для взрослого эта болезнь явилась еще худшим испытанием, нежели была бы для ребенка. Я месяц провалялся в заштатной польской крепости Могилев, изолированный от напуганных обывателей, лишенный ухода и лекарств. Я потерял не только все сбережения, но и практически утратил слух, различая теперь лишь самые низкие звуки. Стоило ли мне уже тогда воротиться обратно? Но гордыня гнала меня вперед. Комендант Могилева, пристыженный тем, что его страх перед заразой чуть не стоил мне жизни, дал мне рекомендацию к своему родственнику, проживавшему в Риге. На службе этого почтенного господина прожил я в Риге больше года, смирился с глухотой и научился неплохо читать по губам. Таким образом, я приобрел даже некоторое преимущество перед людьми слышащими - ведь я понимал слова, произнесенные шепотом, и читал движения губ тех, кто был совсем далеко от меня, а слышать их я бы не мог. Но и в Риге вскоре не стало мне покоя - снедаемый тщеславием, начиненный рекомендательными записками, я продолжил свой путь в блистательную столицу. Тогда мне едва исполнилось тридцать, и казалось, что мир вот-вот распахнет передо мною свои золотые створки.