Старший, одетый со скромной роскошью, обходящейся таким господам порой дороже золота, был скорее волк или даже - змий. Если из младшего брата получилась бы при желании прехорошенькая барышня, в случае старшего о таком и речи быть не могло. В нем было что-то от романского легионера, от портретов "солдатских императоров" последних лет Рима - прямые брови, жесткие складки у губ, гордый орлиный профиль. Весь он был - воплощенная превосходная степень.
- Так ты и есть протеже господина Смерть? - прочел я по губам младшего графа. Я подумал еще - как я буду служить ребенку младше себя - но он заговорил, венецианская маска ожила, и я увидел, что этот Красавчик не так уж молод, ему за тридцать. Его юность была обманкой, фальшивой монетой.
- Я не понимаю, о чем вы говорите, ваше сиятельство. Господин Десэ рекомендовал меня.
- Так Десэ - по-французски смерть, - младший граф манерно рассмеялся, запрокинув голову, и что-то хищное мелькнуло в его лице. Старший смотрел на него сверху вниз - так смотрят на свое. "Какие противные люди" - подумал я, еще толком не понимая, что именно мне в них не нравится. Я обратил внимание на одинаковые перстни у них - наверное, фамильные, чтобы подчеркнуть родство - перстни с крупным розовым камнем, чуть мутным, менявшим цвет на свету.
- Ты можешь вставить зуб? - спросил "забавный парнишка", склоняя голову к плечу, как птичка, - Или Черкасские всыпали тебе кнута, потому что ты не сумел?
- Я как раз сумел, - отвечал я со скромным достоинством, - Но последующие мои рекомендации пациентку категорически не устроили.
- Что же ты такого сказал?
- Я посоветовал княжне меньше жрать. Сладкого и вообще. И лишний вес уйдет, и другие зубы будут целы, - признался я, памятуя о заветах Десэ.
Старший граф криво улыбнулся, а младший так просто захлебнулся от хохота. Это искреннее веселье очень шло ему, и я даже пожалел, что не слышу его смеха. "Он Красавчик - потому что кривляка, - догадался я, - вот и вся куртуазная тайна. Но когда он вот так смеется..." Я не смог бы отчетливо продолжить свою мысль, но, кажется, младший Левенвольд начинал мне нравиться.
- Не слишком ли он молод для хорошего лекаря? - спросил старший из братьев, низко склоняясь к жемчужному ушку младшего. Спросил шепотом, одними губами, но я-то умел читать по губам.
- Простите, ваше сиятельство, - проговорил я своим диким, наверное, голосом - голосом глухого, - будет нечестно, если я не признаюсь. Я глух и читаю по губам. Я читаю ваш шепот, как если бы вы это прокричали.
- Десэ говорил, что он глухой, - подтвердил младший граф, - и я подумал, что при моей жизни это как раз неплохо.
Старший не на шутку заинтересовался - даже вышел из-за кресла:
- А видишь-то ты хорошо?
- Как орел. Я же зубы лечу, острый глаз мне нужен.
Старший граф отворил створки дверей - от дверей отпрыгнул потревоженный камердинер:
- Ступай в конец комнаты, так, чтобы видеть кресло его сиятельства. А ты, Рене, продолжай говорить о том, о чем рассказывал мне, пока он не пришел. И как можно тише.
Я отошел в соседнюю комнату, встал напротив двери - камердинеры изумленно на меня таращились - и стал смотреть на кресло. В кресле Рене устроился поудобнее, подперев голову рукой, обратил на меня свой олений взор и начал рассказ, подозреваю, что шепотом - стоит сказать ему спасибо - прекрасно артикулируя:
- Не знаю, Остерман их стравил или само так вышло. Ягужинский явился в дом к фон Бюрену, на обед, за обедом напился пьян и высказал хозяину все, что о нем думает. Все, что у него накипело. Обозвал в том числе бездарностью и постельной грелкой. Тот не то чтобы обиделся на грелку - грелка для него не новость - но вернул ему эту грелку, прибавив к ней содомита и, кажется, армейскую соску. Ягужинский выхватил шпагу, и они бились, как львы, пока их не разняли. По другой версии, обер-прокурор гнался за фон Бюреном вокруг стола, но я за первую версию, ведь фон Бюрен мой друг, а прокурор - нет. Ты уверен, Гасси, что постороннему человеку нужно это слушать?
- Если он врал, то он ничего не услышал, - отвечал стоящий у двери Гасси и затем позвал меня, - Иди же, лекарь, поведай нам, что ты слышал.
Я вернулся в кабинет, старший граф прикрыл за мной створки дверей, не дожидаясь камердинера.
- Говори же, я верю в тебя! - приказал прекрасный Рене.
- Я не знаю высоких особ, о которых говорило ваше сиятельство...
- И слава богу!
- Речь шла о том, как одна высокая особа, хватив за обедом лишку, гналась за не менее высокой особой вокруг стола, вооружившись шпагой. Так же упомянут был предмет ночного обихода...
- Они бились как львы! - с комическим возмущением возразил младший граф. Старший глядел на меня со жгучим интересом.
- Рене, уступи мне его! Мне как раз нужен в Польше такой вот шпион, - старший сделал умоляющие глаза, и стало видно, как похожи братья.
- Нетушки, Гасси! - капризно отвечал жеманный Рене, - такое сокровище нужно мне самому. Как зовут тебя, лекарь?
- Бартоломеус Климт, - отвечал я.
- Из рижских Климтов?
- Из голландских, ваше сиятельство.
- Ты можешь посмотреть, что с моим зубом? Если мне понравятся твои ответы, я, пожалуй, найму тебя.
- Посмотреть здесь, в кабинете? Мне понадобится вода, чтобы вымыть руки, и чистые салфетки.
Рене тут же призвал слугу и потребовал принести все, что я просил. Старший брат следил за младшим с выражением мучительной, ревнивой нежности на каменном своем лице.
Принесли воду и салфетки, я вымыл руки, смочил салфетку водой:
- Откройте рот, ваше сиятельство, я должен взглянуть.
Розовый рот раскрылся, и я салфеткой стер с губ Рене карминовую помаду. Тот пытался пальцем указать мне, какой зуб его беспокоит, и, наверное, издавал соответствующие звуки - я-то их не слышал.
- Я все вижу, ваше сиятельство, вы мне только мешаете.
Четвертый зуб в верхней челюсти шатался, как после удара. Тут ничего и не нужно было делать - через пару недель врастет себе обратно. Можно было, конечно, посоветовать пациенту на всякий случай удалить все-все зубы, как в свое время посоветовал коварный дантист бедняге Руа Солей, но я не сторонник Сорбонской методы...
- Можете закрыть рот, ваше сиятельство, - проговорил я, вытирая руки, - Хоть и боюсь утратить столь благородного пациента, но вынужден вам признаться - ничего тут делать не нужно. Просто не трогайте и постарайтесь не жевать пару недель этой стороной. Дней через десять зуб перестанет шататься и врастет обратно. Я дам вам средство, чтобы полоскать...
- Вот что, Бартоло, - Красавчик Рене облизнул губы и посмотрел на меня - глаза у него были темно-карие и без блеска, как бархат, из-за длинных ресниц, - Ты мне подходишь. Приходи завтра в это же время, и если сойдемся в цене - ты посмотришь моих девочек, им что-то больно глотать в последнее время. А теперь иди, - младший граф извернулся в кресле, гибкий, как змея, и с улыбкой посмотрел на брата, - у нас еще не все сплетни рассказаны. Гасси, я снова весь твой.
Я поклонился - они не обратили на меня внимания. Я вышел из кабинета, и дворецкий проводил меня - до черного хода. Две вещи занимали мой ум. На стене в гостиной, где стоял я во время импровизированного экзамена, висел гобелен по мотивам картины нашего художника Питера Брейгеля - "Охотники на снегу". Этот Брейгель в барочном стиле привел меня в легкое оцепенение.
И еще кое-что. Когда я смывал помаду с губ Рене, часть белил стерлась, краешек маски приподнялся, показав лилово-желтую, подживающую уже гематому. Совсем чуть-чуть - но я понял, почему он был так тщательно накрашен. "Бьют их там что ли, при дворе - как в крепостном театре?" - думал я.
На набережной мне встретился Десэ - он отвернулся, сделал вид, что не знает меня, и прошел мимо графского дома, увидев стоящую у подъезда карету.