Я натянул воротник на нос и рот, надеясь, что он всё ещё пахнет ею, но запаха не было.
Медленно я надел пальто, ботинки, шапку и перчатки, достал ключи из кармана и вышел на улицу, чтобы откопать свою «воскресшую» машину из её снежной могилы.

Поездка обратно в Абелар была долгой, напряжённой и молчаливой. Буря закончилась. Небо было голубым, солнце светило, хотя температура держалась около нуля, а с учётом ветра ощущалась как минус восемнадцать.
Но это было ничто по сравнению с ледяным холодом в переднем сидении моей машины, где сидела Элли, плотно сжав колени, скрестив руки на груди и отвернув лицо к окну.
Несколько раз я пытался заговорить с ней. Результаты были... разные.
— Элли, мы можем поговорить об этом?
Каменное молчание.
— Мне очень жаль всё, что я сделал. Я не должен был так поступать.
Она только хмыкнула, и на этом всё.
— Я же признался и извинился, разве это не должно что-то значить? Ты бы никогда не узнала, если бы я сам не сказал.
— Потому что я дура, так?
Чёрт, это прозвучало не так, как я хотел.
— Нет! Это не то, что я имел в виду. Я просто хотел показать, что сказал правду добровольно. Меня не поймали.
— Поздравляю. Но у меня закончились золотые звёздочки.
— Скажи мне, что я могу сделать или сказать, чтобы исправить это, — взмолился я.
— Замолчи.
Выдохнув, я дал ей пару минут и попытался снова.
— Я не думал, что ты так разозлишься.
На это она бросила на меня острый взгляд.
— Похоже, ты меня совсем не знаешь.
— Да знаю я тебя, Элли! Теперь я знаю тебя лучше, чем когда-либо.
— Ха!
— Я знаю, как сильно ты хотела попасть в Дегустатор, не ради своего эго, а ради блага семейного бизнеса. Я знаю, как тебя разочаровало то, как всё обернулось. Я знаю, что ты вкладываешь душу во всё, что делаешь для Абелар, потому что любишь его и никогда не хочешь его покидать. Я знаю, что ты чувствуешь, будто никогда не сможешь быть настолько же идеальной, как твоя мать ждёт от тебя, — и ты не права, но я промолчу об этом, — и я знаю, как ты выглядишь обнажённой, как твоя кожа ощущается рядом с моей, как ты любишь, чтобы тебя трогали, и какие звуки ты издаёшь, когда у тебя оргазм, так что не говори мне, что я плохо тебя знаю! — Я выпалил всё это почти на одном дыхании, и сердце бешено колотилось в груди.
В ответ Элли потянулась и прибавила громкость радио. Я убавил её.
— Скажи хотя бы, что ненавидишь меня или что-то в этом духе.
— Ненавижу. Тебе легче?
— Нет, — признался я.
Она уставилась прямо вперёд и тяжело вздохнула. — Знаешь что? Я не ненавижу тебя. Я ничего не чувствую, а это даже лучше.
Я взглянул на неё. Её профиль был застывшим и жёстким.
Через минуту, когда она снова прибавила громкость радио, я больше не трогал его.

Когда мы подъехали к Абелар, было уже за десять. Кто-то успел расчистить парковку трактором, и большая часть территории была свободна, а на одной стороне громоздилась огромная гора снега. Я припарковался ближе к кухне и заглушил двигатель.
Элли тут же потянулась за дверной ручкой, но я положил руку ей на ногу, чтобы остановить её.
— Не надо, — сказала она, отодвигая мою руку.
— Ты собираешься молчать вечно? Нам ведь нужно работать вместе, Элли.
— Только до тех пор, пока ты не уедешь. И чем быстрее, тем лучше.
— Даже если я приму это предложение по шоу, я не уеду до апреля.
Она закрыла глаза и выдохнула.
— Хорошо. Я могу быть профессиональной до твоего отъезда. Но это всё. Мы не друзья.
Я почувствовал, как яма в моём желудке стала ещё глубже.
— Почему мы не можем быть друзьями?
— Мы слишком разные, Джанни, — её голос утратил жёсткость. — То, что произошло в мотеле, было ошибкой.
Почему-то услышать это от неё было настоящим ударом.
— Значит, ты жалеешь об этом?
Она задумалась на секунду, что сделало её ответ ещё хуже.
— Да. Жалею.
Я убрал руку с её ноги и позволил ей уйти.

Элли и я разгружали машину, не говоря друг другу ни слова. Когда всё было вынесено, она забрала контейнеры с грязными бокалами в дегустационный зал, а я понёс тяжёлую коробку с нераспечатанными бутылками. Тишина была мучительной, но я понимал, что сегодня бесполезно пытаться смягчить её. Она всё ещё кипела от гнева. Мне нужно было дать её гневу время, чтобы утихнуть до лёгкого кипения, чтобы потом мы могли поговорить более спокойно.