Номинально вечеринку устроили в честь Великого Сыщика, сиречь Роджера, приехавшего сюда вместе с полудюжиной других гостей на выходные, однако самому ему все больше казалось, что это только повод.
Впрочем, его это мало огорчало. Этот забавный Стреттон ему нравился, а вечеринка, от начала которой не прошло и часу, обещала получиться удачной. Взгляд Роджера, бесцельно бродя по комнате, наткнулся в очередной раз в дальнем ее углу на чудесной работы полированный диванный столик, уставленный графинами, рюмками и бокалами и выступающий в неблагородной, даже пошлой роли бара. Большинство гостей танцевало под звуки радио в соседнем зале, а у этого столика миссис Пирси {Миссис Пирси — женщина-убийца, в 1890 году зарезала мясным ножом миссис Хогг и ее грудного ребенка} рассказывала доктору Криппену {Криппен Хоули Харви (1862-1910) — один из самых знаменитых убийц XX века, врач, осужденный и повешенный за отравление собственной жены} историю своей жизни.
Взгляд Роджера уже не в первый раз задерживался на миссис Пирси. Женщина словно сама притягивала чужие взгляды: не силой своих чар, каковыми она и не располагала, ни таким вульгарным приемом, как стрельба глазками, но единственно собственной убежденностью в том, что какова бы она ни была, ее обязаны заметить. Роджера, давно коллекционирующего человеческие типы, она заинтересовала. К тому же он чувствовал: леди неспроста предпочла роль невзрачной, но несомненно впечатляющей миссис Пирси куда более эффектной костюмной роли Мэри Бленди. Мэри Бленди {Бленди Мэри — знаменитая английская убийца XVIII века, по совету возлюбленного, на брак с которым ее отец не давал согласия, отравила отца, давая ему мышьяк в малых дозах. Повешена в 1753 году} тоже имелась, однако миссис Пирси вне всякого сомнения ее затмила.
Он повернулся к Стреттону.
— Вон та миссис Пирси... Кажется, я раньше ее не видел... Она твоя невестка, не так ли?
— Вот именно, — голос Стреттона, вдруг утратив обычные юмористические нотки, сделался сухим и скучным.
— Я так и подумал, — небрежно отозвался Роджер, удивляясь этой перемене. Было очевидно, что невестку Стреттон не слишком жалует, но вряд ли это одно может объяснить такую внезапную смену настроения. Впрочем, развивать тему вряд ли стоило.
Стреттон принялся расспрашивать его о делах, которые Роджеру приходилось расследовать. Тот отвечал, но без обычного воодушевления: одновременно он пытался уловить негромкую беседу в дальнем конце комнаты скорее даже не беседу, а монолог. Из-за громкой музыки, доносившейся из зала, расслышать слова было невозможно, но интонация казалась выразительной: она то взлетала, то падала, Роджеру даже чудилось, он может различить, как нотки тщетных благородных устремлений смешиваются с глубинной темой христианского смирения. Интересно, на какую тему можно так долго говорить? Какова бы она ни была, доктору Криппену она явно наскучила. Роджер продолжал беззастенчиво, но безуспешно вслушиваться.
Танец между тем кончился, и некоторые из танцующих устремились к барному столику. Крупный мужчина с приятным породистым лицом направился к Стреттону и Роджеру.
— Рональд, дорогой мой...
— Привет, Филип. Ну как, выполняешь свой долг?
— Вот и нет — твой. Я танцевал с твоей юной леди. Старик, она прелесть! — воскликнул Филип с очаровательной искренностью.
— Совершенно с тобой согласен, — усмехнулся Рональд. — Кстати, вы не знакомы с Шерингэмом? Шерингэм, это доктор Чалмерс.
— Очень приятно, — ответил доктор, искренне пожимая Роджеру руку. — Я слышал о вас.
— Правда? — улыбнулся Роджер. — Отлично. Это может повысить объем продаж.
— О, я вовсе не говорил, что собираюсь купить какую-нибудь из ваших книг. Но я их читал.
— Еще того лучше, — усмехнулся Роджер.
Доктор Чалмерс, потоптавшись несколько минут, направился к бару, чтобы принести выпить своей партнерше.
Роджер повернулся к Стреттону:
— Славный малый, а?
— Да, — согласился тот. — Его родители, и мои, и родители его жены практически выросли вместе, так что Чалмерсы, наверное, старейшие из моих друзей. Старший брат Филипа мой ровесник, а сам Филип больше дружен с моим братцем, чем со мной, но я его обожаю. Он такой, знаешь, настоящий, всегда говорит, что думает, и к тому же это единственный известный мне человек по имени Филип и при этом не фат. А это лучшее, что я могу сказать о мужчине.
— Пожалуй, — согласился Роджер. — Э, там, кажется, опять музыка? Пойду-ка и я исполнять свой долг. Представь меня кому-нибудь, с кем приятно потанцевать, а?
— Я представлю тебя моей девушке, — сказал Стреттон и осушил свой стакан.