Я спросил у Веры:
— Ты, конечно, извини за вопрос, но мне любопытно… Мой отец к тебе не пробовал приставать?
— Нет. Ни разу. Может, ему и хочется, но он, как бы, не в теме — из другого вообще поколения. Для него это слишком экстремально. Кроме того, он боится. Не знает моей реакции. А вдруг я пожалуюсь маме, и она его сразу выгонит?
— А ты бы пожаловалась?
— Нет.
— Это был бы «символический акт»?
— Может быть, а может, и нет. Бессмысленный разговор. Он не сделает этого никогда.
— И хорошо. Мне бы было противно…
— Почему?
— Не знаю…
Автобус свернул на Дмитровское шоссе. Над домами показалась Останкинская башня. Из нее валил черный дым, мелькало пламя. Все пассажиры прилипли к окнам — я понял, что это не «глюк».
Я спросил Веру:
— У вас есть дома видеокамера?
— Нет. А зачем?
— Можно было бы вернуться, снять это на видео.
— Что — это?
— Горящую башню…
— Зачем? Это скучно — точная копия того, что было. Интереснее, как мы сами все это запомним.
Когда автобус подъехал к метро, «марка» начала вставлять — как будто кто-то трогал мне затылок большой горячей рукой.
— Вот, раздобыл себе новый «комбик». — Жора хлопает ладонью по ящику из некрашеных досок, с тремя ручками, гнездами для шнуров и динамиком. — Один умелец сваял — в соседнем подъезде живет. Когда-то с ним в джазовой студии занимались. Только он вылетел сразу, а я продержался полгода. Звучит не хуже «маршаллов». И достался всего за три сотни рублей и два баттла портвейна. А вообще, Алекс, скажу я тебе одну важную вещь: наш «маршалл» — тот, что у нас продается — это не «маршалл», а левизна. Мне Дима Варшавский рассказывал — из «Черного кофе», он долго в Германии жил. Там — это да, «маршалл», а здесь — так, некондиция. Что тут скажешь — если страна второсортная, то и все в ней будет второсортным, даже всемирно известные бренды. Ладно, возвращаемся к нашим овцам. Покажи, что ты там наработал.
Жора втыкает шнур моей гитары в «комбик». Я жму на педаль «овердрайва» и начинаю играть «Seeing Red» группы «Minor Threat». На прошлый урок я принес Жоре диск, и он ее «снял» моментально, послушав первый куплет и припев.
— Четче переход, — говорит Жора. — И ритм, главное ритм. Тут все просто, «четыре четверти». Но все равно. Отстукивай ритм ногой… Ну-ка еще раз.
— Водочки не желаешь? — спрашивает Жора. Мы сидим с ним на кухне, у нас перерыв.
— Нет.
— А я выпью с твоего позволения. Настроение что-то поганое, с самого с утреца… Ты не думай, на мою компетенцию как учителя это не влияет. Даже наоборот — стимулирует. Помню, лет двадцать назад, сломал я левую руку. Как я сломал ее — не суть важно. Важно, что играл я тогда в кабаке. Рассчитаться надо было с долгами — я взял гитару за две штуки баксов, «Fender»-«японец». И мне врач разрешал выпивать стакан водки, чтобы я мог играть. Нет, болело, конечно, но не так, как если б по-трезвому…
Жора открывает дверь холодильника, облепленную фотографиями «Led Zeppelin» и «Pink Floyd», достает начатую бутыль «Гжелки». Он берет в раковине стакан, споласкивает.
За окном качаются желтые листья. Во дворе пищат дети. На столе — пустая бутылка от «Гжелки».
— Ты извини, конечно, что я так сегодня, — говорит Жора. — Мы следующий раз… все наверстаем.
Он наклоняется ко мне, смотрит в глаза.
— И все-таки не пойму я тебя, Алекс. Хоть убей, не пойму.
— Насчет чего?
— Насчет Америки. Почему ты ее так не любишь?
— Не люблю — и все. Что тут такого? Тупая страна. Одни уроды повсюду, разожравшиеся и тупые. Дальше собственного носа не видят…
— А я бы уехал и жил там… Только не уеду, поздно уже… И вообще никуда не уеду, не выберусь из этой вонючей страны. У меня даже загранпаспорта нет.
Сижу на кухне с гитарой. За окном темнеет. Мама в комнате смотрит новости «РЕН-ТиВи». Я встаю с табуретки, закрываю дверь поплотней, снова сажусь. Только что я закончил новую песню. У меня уже есть несколько штук. Все — максимально простые: три аккорда в куплете, два в припеве. Тексты тоже простые. Про то, что любая власть — говно, что жить скучно, что вокруг полно идиотов. Я не говорю ничего нового, у меня нет крутых интересных идей — и плевать. Те, кому не нравится, могут не слушать.
Звоню в сорок седьмую квартиру. За стеной у кого-то работает телевизор. Шумит в трубах вода. На зеленой стене нацарапано «Rammstein».
Дверь открывается. Ант — в линялой оранжевой майке с растянутым горлом и красных спортивных трусах. Мы жмем руки. Я, цепляясь за чьи-то ботинки в прихожей, прохожу в его комнату.
Я еще в школе завидовал Анту: у него была своя комната, в ней он делал все, что хотел, закрывшись изнутри на защелку.
Обстановка в комнате минимальная: деревянная кровать, старый письменный стол, табуретка, «батарея» пустых бутылок у дальней стены, в углу — акустическая гитара. На стенах — коллажи из журнальных фотографий вперемежку с абстрактными рисунками Анта. Знаменитостям пририсованы бороды и усы. Из букв разных шрифтов и размеров составлены странные надписи. На столе — старинная мыльница «Sharp» и стопка компактов. На подоконнике — несколько книг и алоэ в консервной банке.
Глаза у Анта красные — видно, курил траву. Он садится на табуретку, я — на кровать.
— Зачем тебе цветок? — спрашиваю я.
— Ты задаешь этот вопрос каждый раз.
— И каждый раз забываю.
— Если думаешь, что это — эстетская фишка, тонкий пристеб, то ты ошибаешься. Меня подобная ерунда не волнует. А алоэ помогает от насморка — отламываешь кусок и суешь в ноздрю.
— Ясно. А насчет моего предложения ты подумал?
— Подумал. Я не участвую.
— Почему?
— Мне это не надо. Собирать состав, репетировать… Зачем этот попс? Ты что, хочешь внедриться в шоу-бизнес?
— Нет, конечно.
— А зачем тогда?
— Как — зачем? Играть концерты, записываться…
— Ты не врубаешься, Шура. У тебя мозги заклинило после Америки. Там один, бля, шоу-бизнес, там все продаются…
— А что, не в Америке были «Dead Kennedys»? А «Нирвана» твоя не оттуда? Они что — тоже продались?
— Продались. И поэтому всем им пришел сипец. Пойми, для настоящего творчества не нужен шоу-бизнес. Это идет изнутри, как божий дар. Ты не смейся, так оно есть… Я пять лет пишу песни, у меня уже, может, штук сто. Но я их никому не играю — ты знаешь. И не буду играть никогда. И стихи никому не читал и не буду читать. Потому что пишу для себя. Мне важно творчество, а не где-то там засветиться. Просекаешь?
— Просекаю. Значит…
— Сказал уже — не участвую. «Гражданская оборона» правильно спела когда-то: «Хватит, уходите прочь, мы играем для себя». Единственная группа в Союзе, которую я уважаю, которая настоящая. А все остальное — говно и подделка. Что панки, что попс. Не вижу я разницы между Киркоровым и группой «Наив», хоть эти и считают себя панками.
В дверь звонят. Ант поднимается и выходит из комнаты. Я встаю, подхожу к столу. На бумажке — кусок текста песни:
Ант возвращается. С ним — коротко стриженый парень в черной джинсовой куртке. На вид ему лет двадцать пять или больше.
— Знакомьтесь. Это — Шура, мой давний друг, а это — Андрей.
Мы жмем руки. Андрей ставит пакет на стол, достает из него бутылку водки и большую пачку чипсов «Русская картошка».