Я задумалась и села.
– А есть какой-нибудь журнал? Или картинки… – В голове замелькали кадры из разных довоенных фильмов, но ничего толкового на ум не шло. – Наверное, вам виднее. Что-то современное…
Парикмахер растерянно развел руками.
– Меня проинструктировали, что я должен буду сделать нечто конкретное… А вы, оказывается, не знаете… – Он явно начал паниковать. – Как же мне теперь быть?
Опасаясь, что от страха он мне локон сожжет или еще что-нибудь натворит во вред нам обоим, я поспешила его успокоить:
– Вы только не волнуйтесь. Все будет хорошо. Сейчас разберемся.
В этот момент в комнату вошел Сталин. В который раз поняв, что не могу называть его при посторонних на «ты», я сотворила неопределенную фразу:
– А какую мы выбрали прическу? Что-то я забыла совсем…
Он подошел, критически посмотрел на меня и отдал четкие распоряжения относительно того, что именно желает видеть на моей голове. Парикмахер, не помня себя от радости, приступил к делу. Спустя некоторое время, после того как мои волосы были уложены в неведомую по красоте фантазию с непонятной перламутровой загогулиной сбоку, меня можно было смело фотографировать для обложки импортного довоенного глянца.
Когда мы остались одни, Сталин отправил меня переодеваться, после этого заставил встать посреди комнаты, а сам сел на диван.
– Хорошо выглядишь, – сказал он, вдоволь налюбовавшись. – Сядь, отдохни. Скоро поедем. А пока можешь на документы свои посмотреть.
После того, как я аккуратно, чтобы не помять платье, расположилась рядом, он протянул мне паспорт:
– Ну что ж, Елена Григорьевна Санарова. Поздравляю вас. Вы снова стали гражданкой Советского Союза!
От нахлынувшего приступа ностальгии я чуть не расплакалась:
– Спасибо. Ну, хоть в 1937 году это произошло. Про 2010-й я уж молчу. Там мне это точно не светит…
Углубившись в изучение своих паспортных данных, я выяснила, что родилась в Москве в 1898 году. От собственной древности мне стало не по себе. Значит, меня родили еще при Николае Втором. Потрясающе! Впрочем… Почему он решил сохранить мне мой реальный возраст?
– Ну, ты мог бы меня и помоложе сделать, – сказала я, прикидывая, на сколько лет могу выглядеть. – Написал бы, что мне тридцать три. По-моему, это было бы прекрасно!
– И был бы я тебя старше на четверть века. Кому это надо? – Он вытащил из пачки папиросу. – Достаточно того, что по факту ты меня больше чем на девяносто лет моложе. Это вообще трудно себе представить…
Пока он курил, мне пришло в голову, что я совершенно не представляю, где и как именно будет происходить наше историческое бракосочетание. Призадумавшись, я спросила:
– Скажи, а мы вот сейчас поедем в какой-то ЗАГС… И что… Там, наверное, уже весь район оцепили, никого никуда не пускают, прибыл почетный караул, а нас будет сопровождать кортеж?
Он усмехнулся:
– Это в твоем времени у нас бы кортежи с караулами были. А здесь, я думаю, не тот повод, чтобы в город войска вводить. И вообще, это должно быть предельно просто. Без чуждой стране империалистической помпезности.
– То есть кольца у нас будут выкованы из медного пятака? Правильно я понимаю?
– Какого пятака? Что ты городишь чушь какую-то? – Он затушил папиросу. – Золотые кольца будут. Хотя у нас без этого многие обходятся. Но я решил, что так будет более правильно. А что еще за пятак?
– Ну как у Ленина с Крупской, – рассмеялась я. – Или это легенда, что у них обручальные кольца из медной монеты были сделаны?
– Да… Действительно, что-то такое, кажется, было… Но сейчас не семнадцатый год, чтобы нищету пропагандировать. Советский народ должен быть нацелен на процветание, но без ухода от коммунистических ценностей. Поэтому платье тебе сшили красивое, кольца у нас будут золотые, а на шее у тебя, увы, никакого колье не будет. Хотя… Выглядело бы это неплохо… – Он окинул меня взглядом удовлетворенного эстета. – Все! Ехать пора…
Ровно в полдень мы вышли из автомобиля и на глазах изумленных прохожих прошли в районный отдел ЗАГСа, сопровождаемые наиболее приближенными к Сталину представителями Политбюро. Среди них был и Каганович, которого теперь, после того как выяснилось, кем работал мой двоюродный прадед, я воспринимала как своего личного врага. Что касается остальных, то к ним я уже давно научилась относиться индифферентно, при этом полностью никому не доверяя, поскольку слишком много читала о них в своей реальности. Следуя линии поведения, которой решила придерживаться, внешне я старалась изображать из себя полную дуру, влюбленную в Сталина до потери пульса и готовую на все ради того, чтобы ему угодить. Думаю, я была очень убедительна, поскольку достаточно быстро добилась того, что практически все стали смотреть на меня с каким-то дружеским состраданием, за исключением, правда, все того же Кагановича, который явно меня недолюбливал.