– Что?
– Нацию, единую нацию. И я надеюсь, ты понимаешь, что я не говорю о нации чисто русской по национальному наполнению. А имею в виду русскую или советскую нацию как организм, который объединяет в себе черты огромного количества национальностей, оставаясь при этом единым целым. Здесь, в 1937 году, у нас уже сложилось понятие «советский народ». И мне надо сохранить это во что бы то ни стало.
– И как ты собираешься это делать? – спросила я, думая о том, какие чудеса творятся с нашей единой нацией в 2010 году.
Он снова закурил:
– Это надо осуществлять с помощью очень точно выверенной идеологии. Но, как ни крути, говоря о нашей стране, нельзя не использовать такое понятие, как империя. И как бы неправильно и неграмотно это ни звучало, сейчас мы здесь имеем социалистическую империю, а потом, по моим представлениям, в ней установится несколько иной строй при старом названии… Так вот. Чтобы все сложилось так, как я задумал, мне здесь и сейчас надо обеспечить сохранение в государстве нерушимых идеологических ценностей. И раз мы говорим об империи, то в качестве основы уже нельзя использовать идеалы марксизма и ленинизма.
– А чем же ты это заменишь? – удивилась я, не понимая, куда его вообще занесло.
– Если хочешь что-то сохранить, то следует привлекать в помощь то, что проверялось столетиями… И я удивляюсь, почему мне раньше это в голову не приходило… Подожди минуту, мне позвонить надо.
Он подошел к телефону и отдал распоряжение:
– Завтра в Москве я хочу видеть Карпова. Да, Георгия Григорьевича. Он должен быть в Кремле не позднее трех часов дня.
Когда он положил трубку, я спросила:
– А кто такой этот Карпов? Чем он занимается?
– Не важно, чем он занимается. Главное – кем он станет после нашего с ним разговора, – сказал Сталин и, оставив в покое идеологию, полностью переключился на меня…
Утром, появившись в 2010 году, я первым делом спросила у Натаныча:
– Слушай, а кто такой Карпов?
– Гроссмейстер, – не задумываясь, ответил он. – Что, любовь так память отшибла, что ты фамилию шахматиста нашего забыла?
Я покачала головой:
– Вот я там сижу в 1937 году и об Анатолии Карпове думаю! Что за ерунда! Я тебя спрашиваю, кто такой Карпов… Кажется, Георгий… Который как-то связан с идеологией.
Натаныч пожал плечами и показал мне на сетевой провод, сиротливо валявшийся на полу скрученной змейкой:
– Интернета нет. Боюсь хакеров. Так что ничем не могу помочь. Знаю только одно: если твой любимый вождь занялся идеологией, то скоро ты будешь собственноручно гладью вышивать серп и молот на вашем семейном флаге СССР. А по выходным и праздникам вы оба будете выходить во двор госдачи и поднимать это рукотворное знамя на флагшток.
– Очень смешно! – деланно улыбнулась я. – Отправь меня обратно.
– С чего бы это? – удивился он. – А домой зайти, деток проведать?
– Детки укатили на все выходные отдыхать от жары на Валаам. Поэтому делать мне там нечего, и пойду я в 1937 году в галантерею. Пяльцы куплю для вышивки. Уж очень меня Сталин заинтриговал своими разговорами об имперской идеологии и единой нации.
Натаныч присвистнул:
– Батюшки милые! Не нравится мне это. Как-то, знаешь ли, попахивает идеями… Ты знаешь, по твоему лицу вижу, что знаешь, какими идеями… Так что иди-ка действительно разберись, что он там еще выдумал, твой гений всех времен и народов. И кстати! Вы многое пропустили, товарищ Санарова.
– Ты о чем?
– Жара кончилась. Так что дети на Валааме мерзнут, а моя итерационная программа прошла второе испытание.
Я подбежала к открытому окну. На улице действительно стояла вполне нормальная теплая погода.
– Фантастика! Тебе Нобелевскую премию надо вручить! А ты еще будешь править эту программу?
– Да… Придется… – поскреб он затылок. – Когда я второй раз в 1974-й летал, то там одного мужика встретил… Мы с ним когда-то мечтали вместе машину времени изобрести… Его потом грохнули в 1993 году… Ну не важно. Так вот, он мне идейку подсказал, нюансик, на который я внимания не обратил. И знаешь, я наконец-то догадался, что надо сделать, чтобы все корректно работало. Так что я тут сижу и уже сутки над этим тружусь.
– Но тестировал-то ты старую программу, – сказала я и села на пол. – А сейчас новую сделаешь и опять жару устроишь? Или теперь на тайфуны переключишься?
Он скрестил руки на груди и уставился в экран:
– Старая тоже вроде работает. Но… Честно говоря, вероятность того, что она запустит эту итерационную переделку мира, составляет 73,55 процента. А новая нам бы дала 99,98 процента.