— Что скажете об этом имени? О его истории? Или вы тоже питаете отвращение к этим именам? — наступала на него Сузи.
— Я знал человека по имени Кауфман, — поднял голову Бруно.
— Значит, вы знали моего отца. Он был еврей. Еврей, как и вы. Еврей, у которого было две жены. Потому что он был падок на женщин. И я — от его любовницы.
Дядя Сало!.. Память о нем, вместе с памятью об отце долгие годы пребывала в том холодном безмолвии, что прячется в сырых подвалах. Дядя, легкомысленный весельчак, неисправимый волокита — что ни год, то скандал.
Сузи снова провела руками по лицу так, что он увидал длину ее пальцев.
— Мать долго скрывала от меня, — сказала она подружке.
— Это было для тебя сюрпризом?
— Отчасти. Я всегда была странной. Теперь-то я понимаю, теперь я умная.
— Интересно. Что же тебе говорили?
— Сначала сказали, что мой отец погиб на войне.
— Мне сказали, — отозвалась девица, — что утонул в реке.
— Злилась?
— Злиться? С чего это?
— А я вся кипела, год с мамой не разговаривала.
Ансамбль лилипутов ушел в угол и тихо наигрывал оттуда. Бруно переживал чувство какой-то скорбной близости к девушкам. Сузи снова и снова натягивала кожу на лице.
— Откуда вы знаете Кауфмана? Извините за вопрос, но я его дочь, в конце концов. Незаконная, правда, но что из того. Имею, кажется, некоторое отношение к нему.
— Он мой дядя, — почти шепотом сказал Бруно.
Сузи сделала большие глаза, подняла правую руку и положила ее на столик. На лице у нее выписалось какое-то холодное изумление. ”Быть не может”, — уронила она. Но тотчас, словно испугавшись себя самой, повернулась к участникам пирушки и объявила:
— У меня есть сенсационные новости.
Хмельной развеселый Эрвин усек это сообщение.
— Что? Что за новость? — спросил он.
— Я нашла потерянного кузена.
— Откуда он потерялся?
— Из еврейской провинции во мне.
Все вскочили и, нетвердо шагая, окружили столик. Эрвин сказал:
— Что ж ты его не поцелуешь!..
Не колеблясь, Сузи подступила к Бруно, притянула к себе и поцеловала.
— Кузен мой родной, кровинка моя духовная, если так можно выразиться, — проговорила она.
— С ума сошла, — сказала девица.
— А теперь ты присягни, — не угомонился Эрвин, — присягни на верность духовной части, которая в тебе содержится. Твоей засекреченной части.
— Что ты к ней пристал!
Сузи задрала платье и показала свои жирные ляжки:
— У них нет доли в моей еврейской тайне и никаких на нее прав.
Притащили бутылки, сели разливать и выпивать. Никто не задавал никаких вопросов. Опрокинув две рюмки подряд, Сузи понеслась говорить, рассказывать и повторять, точно на детском спектакле, про своих предков, стройных смуглых изящных купцов, которые привозили с Востока драгоценные женские благовония.
— Мое секретное имя — Гофман, — сказал Эрвин. — Мои предки, стало быть, княжеского рода.
Зазвучали слова странные, неслыханные, пьяноватые, борющиеся с тоской. Они были понятны Бруно, как понятны намеки в кошмарном сне. Сумбур был в полном разгаре, когда некто с лицом, изрезанным очень острыми линиями, встал и заявил, что ему отвратительна вся эта церемония: он, во всяком случае, не станет возводить в таинство случай элементарной биологии. У него был тонкий, крючковатый нос — свидетельство немалых полемических способностей.
Удивившаяся Сузи подошла к нему:
— Чем ты недоволен?
— Низкопоклонством этим, — сказал он тихо.
— Провозглашаю перед всем миром, — сказала Сузи, — что мой безвестный отец дороже мне всех австрийцев. И кладу ему земной поклон. Вот так. — И она повалилась на колени.
— Нет, уж увольте! — сказал тонкий. — Меня увольте.
— Преклоняю себя, всю, всю, — сказала Сузи. — Вот так. И говорю, что мой безвестный отец, мой отец, знавший многих женщин — вот кто возлюбленный мой навеки!
— Увольте! — снова воспротивился тонкий.
— Чего тебе надобно от нее?! — вмешалась девица.
— Отказываюсь бить поклоны.
— А я, — закричала Сузи в истерике, — объявляю, что еврейская кровь, которая течет в моих жилах, — вот кипучая кровь. Вот эта вот кровь — замечательная. Ее-то я люблю!..
Хозяин бара, поначалу не вмешивавшийся, подал голос:
— Здесь не клуб, прошу успокоиться.
Предупреждение, посланное из-за стойки, только раздуло огонь в словах: пьяные слова заметались теперь, как взбесившиеся. Напрасно девица умоляла не портить Эрвину его праздник. Сам Эрвин, после того, как обе девицы, виснувшие на нем, отлипли, имел какой-то топорный вид. Сузи, скорчившаяся на коленях, не переставала отвешивать поклоны и восклицать: ”Поклоняюсь моему безвестному отцу!”