Пора домой
Раткин стоял на улице, озираясь по сторонам. Фонари не горели, пахло сыростью, палой листвой. В руках его тускло светил телефон, выхватывая то его осунувшееся лицо, то черные кляксы луж на асфальте.
Кустарники вокруг топорщили кривые тонкие ветви, тянулись к аллее, переползая границу бордюра. Далекий свет с улицы, параллельной парку, вырисовывал черные стволы деревьев. Склонялись к земле их лысые кроны.
Не было ни ветра, ни стороннего звука.
Светлячок телефона, белесый пар, пропадающий в серой мгле, и его, Раткина, быстрые шаги в пустоте.
То и дело он останавливался, вслушиваясь в тишину: не выдают ли еще чьих-либо шагов, рассыпанные по черному асфальту лужи?
Но никого не было.
Свое собственное дыхание казалось ему слишком тяжелым и громким. Казалось, что оно отдается эхом во всех закутках парка, и от этой мысли, от одного только представления об этом, ему становилось не по себе. И Раткин тут же пытался его задержать. Остановить, хоть как-то умерить, отчего он только краснел, не выдерживал и в итоге начинал дышать еще громче, при этом каждый раз ускоряя шаг.
Вышел из дому он довольно давно, оставив позади теплый свет окон. Одно широкое — с тремя рамами, и два узких — с двумя. В наступающей мгле, горбатый, тесаный силуэт его дома казался ему чудищем, что тупоносой своей мордой подъезда обнюхивало землю, высматривая, тремя желтыми своими глазами его, Раткина, следы.
Петляя дворами, вышел к путям, их перешел, пробравшись между рябых, ржавых громад зерновозов. По скользкой тропинке, вдоль откоса, между щебнем и боем бетонных плит двинулся в соседний район, где светили стройными рядами окон разноцветные высотки.
Подходы к ним выложены новенькой плиткой, в будке за черными стеклами спал сторож, лениво вещал при нем маленький телек.
Оттуда Раткин свернул к шоссе, под эстакаду, шел вдоль дороги, спиной ощущая, как ему казалось, на себе чуждый далекий взгляд. Там спрятался в темные спящие дворики, долго бродил, потом перешел вновь пути, и оказался тут, в парке.
Взвизгнули тормоза на перекрестке вдали, взревел яростно клаксон. Раткин подскочил от испуга, остановился, всматриваясь в темноту позади.
«Учуяло.» — Подумал он про себя и улыбнулся.
Телефон заблокировал, в одно ухо вставил наушник, и зачем-то прибавил шаг. Срезал дорогу по остаткам газона — вышел на людный проспект.
Прибавилось фонарей, прибавилось света, отражений и вспышек. Прибавилось шума. Он шёл вдоль оградки, по неровным вспученным плитам, обходя люки, держась в стороне от машин.
"Не знаю, — Говорила девушка ему в ухо — Мне кажется, мы можем говорить о действительной трансформации."
Раткин постоянно смотрел все ее трансляции и подкасты.
Она сидела обычно на стол облокотившись руками, близко пододвинувшись к микрофону, говорила так, что, казалось, ее голос звучит прямо у тебя на ухом. Легко смеялась, всегда улыбку прикрывая рукой.
Он никогда не пропускал эфиры, иные переслушивал по несколько раз, и даже сейчас, озябшие руки в кулаки сжимая в карманах, отчетливо представлял себе ее.
Ее аккуратные губы, вздернутые брови, ее в камеру направленный взгляд.
Она продолжала:
«Мы можем с уверенностью говорить о новом человеке. Дух нашего времени в этом, как мне кажется. В более открытом, глубоком, понимающем поколении...»
«Да, Кристина, вы правы, — Отвечала ей другая. — Новая среда, новые технологии, новая культура общения. Такая трансформация общества неизбежна уже только по тому факту, что никогда не было столько событий, обрушивающихся на жизнь одного человека.»
Вдаль по обеим сторонам улицы уходили витрины. Пыльные, наполненные пластмассой и картоном. Одинокие стояли манекены. Кого-то из них переодевали, убирали других. Магазины готовились к закрытию.
Ползла по дороге, шумно гудя и сверкая мигалками, уборочная машина.
Раткин сбавил тут шаг, осмелев, вставил второй наушник, чтобы прислушаться к разговору.
«Но не сыграет ли это злую шутку?» — Сказал вдруг мужской голос.
Басовитый, чуть дребезжащий. Ему показалось, что хитрый и озорной. Человек с глазами, наверное, черными, какие он, быть может, где-то уже встречал. Ведь все хитрое и подлое по определению должно быть черно.
«В каком плане?» — Спросила Кристина.
«Не знаю, как голодный набрасывается на еду, так и тут... — Сказал он. — к чему ведет пресыщение информаций?»
Ответила девушка:
«Ты видишь больше людей за день, чем твои родители за жизнь. Это знание, это эмпатия. Это более глубокая картина мира. Тебя сложнее обмануть, просто бери это знание и всё.»
Мужчина парировал:
«Или это ведет к чувству, что будто бы у тебя есть это знание. К уверенности в том, что раз ты соседствуешь с ним на одной площадке, то и сам действительно им обладаешь.»