«Вот-вот – Продолжил он, макая картошку в соус. – Я иногда, ну, ради интереса, стоя у нее под дверью – замру. И как только она там крякнет, или пошаркает, хоть чуть расслабится на своем посту, то как гаркну на нее, прямо в замочную скважину, или от души как вдарю по двери.»
«Дурная – Сказал он смеясь. – И главное в ответ – тишина. Будто бы ничего и не произошло. Пока я все там не разнесу будет делать вид, что все в порядке. О какой трансформации, Кристина, тут можно говорить, если такое под твоей собственной дверью?»
Окошко, призрачно-изумрудное, на которое он смотрел все это время - погасло.
Поток мыслей перенес его к своему дому, прямо к подъезду. К ржавой двери и облупленной краске, кривой лавке с торчащими гвоздями и клумбами-шинами за низким забором. Он вглядывался в окна своей безумной соседки, пытаясь вспомнить цвет штор, вспомнить ее лицо в окне в темноте кухни, вспомнить обстановку в квартире, но никак не мог этого сделать.
«Видел ли я ее когда-нибудь вблизи? Не через стекло? Не через кривую линзу глазка?»
Ответить себе Раткин не мог. Окна в его воображении теплели, желтели, разгораясь словно лампы так, что за их светом ничего нельзя было разглядеть. Становились все больше и больше, разрастались перед его внутренним взором, а он, загипнотизированный не смел сдвинуться с места.
Сидевший неподвижно, отстраненный с поднятым бокалом в руке, он не заметил, как та, кому он все это рассказывал вошла в кафе и села за соседний столик.
«Мне кажется, - Прорвался сквозь образы голос Лизаветы и вернул его в реальность. – Мы становимся свидетелями, не просто изменений, но тектонический сдвигов в обществе. Ведь если так пойдет и дальше, а многие исследования по гендерной нейролингвистике указывают прямо на это, то в скором времени нас ждет иной мир…»
«Ген-дер-на-я-ней-ро-лин-гви-сти-ка.» – Сказал шепотом мужчина.
Лизавета продолжила, не обратив на него никакого внимания:
«Если сейчас, сообщество само прилагает усилия, чтобы контролировать и влиять на бренды, на корпорации, на медийных людей – отменяя их за их действия, то когда мир будет объединен вокруг соцсетей – все будет происходить автоматически. Не нужно будет ни судов, ни полиции, не заявлений. Написал что-то плохое – тут же штраф.»
«Прямо как на дороге. – сказала Кристина. – Это бы многих отрезвило…»
Мужчина рассмеялся вновь.
«Когда будут выдавать номера – хочу себе двести тридцать второй. Мое счастливое число.» - сказал он.
«Именно, - сказала Лизавета. – Пиши сколько хочешь гадостей, пока есть деньги.»
В кафе зашла тетка. С приплюснутым носом, оттопыренной нижней губой. Она тяжело дышала. Неприятно скрипела дутой своей курткой, топчась у входа. Раткин поймал ее резкий и пренебрежительный взгляд.
Она тут же его отвела, и тяжело дыша, скрипя курткой двинулась в другую сторону зала, где уселась за угловой столик.
«Надеюсь она не живет здесь… - Подумал он вновь рассматривая дворик в прорехе. Дом же, практически скрылся в темноте. Только одно угловое окно на пятом этаже светило далеким маяком. – Как бы сбежать от своих ебанутых…»
Раткин косился на тетку.
«Их где-то штампуют, - Думал он. – Таких как она…»
«На единой платформе, Кристина – он не заметил, как стал шептать себе под нос – все эти тетки должны быть в одной секции. Целый дом таких. Сто процентов склочница. Живет одна такая же надо мной… - он отпил пива – Нет, Кристина, вы представляете, если та бабка молчит, то эта… Не заткнешь. Постоянно орет, постоянно ей что-то от меня надо. Как только слышу, как та идет – бегу. Да, бегу. Лишь бы не встретить. Все орёт, что у меня постоянно много людей, и все они шумят. Но живу-то я, Кристина, один»
Настоящей Кристине тем временем принесли заказ.
«Повадилась на меня участкового спускать! – горячился Раткин. – Представляете? Все ходит и ходит…А чего это у вас так пусто? – передразнивал он участкового – А где вы, гражданин, работаете? Жалобы на вас от соседей...»
«Так иди, наверное, у этих соседей и спроси, что это у них за жалобы, и почему они не могут оставить меня в покое…»
Одинокое окошко манило его к себе.
«Шастает тут, как к себе домой! Загнать бы их всех на эту самую платформу, и чтобы за все оскорбления в штрафах утопить…»
«А что будет считаться оскорблением?» - спросил мужчина у него в ухе.
«Сообщество установит рамки и нормы само, платформа же, срощенная с государством, будет только инструментом» - сказала Лизавета.
«Так если она безумна, - возмутился Раткин, - Если у нее шумы постоянные из моей квартиры, она же скорее поверит, что я ее и обкрадываю, через излучатель какой-нибудь.»