Ведет собрание Сеня Зяблов. Ребята выбрали его председателем, должно быть, из озорства. Он не соглашался, отнекивался, но демократия есть демократия. Пришлось подчиниться. Собрание он вести не умеет. Страшно смущается и все время смотрит на Тоню. А она, словно не понимает его умоляющих взглядов, сидит, как ни в чем не бывало, за последней партой.
Сеня покоряется своей участи, вздыхает.
— Вопрос один: надо выбрать старосту.
Девчата кричат:
— Мамылина!
Мальчишки протестуют:
— Хватит! Надоел!
— Тихоня!
Мамылин спокоен. Словно не о нем речь. У него упрямый большой подбородок и маленькие странно взрослые глаза.
— Не обязательно одну кандидатуру, — напоминает Тоня.
— Копейку! — предлагает кто-то.
Сеня пишет на доске: «Мамылин» и ниже «Копейка». И снова выкрики:
— Двушку.
— Трешку!
В классе хохот, шум. В двери заглядывает Хмелев.
— У вас что? Вече?
— Старосту выбираем, — объясняет Тоня.
— Ну, ну, — кивает он. — Только в окна никого не выбрасывайте.
Опять хохот.
— А кто же Копейка? — спрашивает Тоня. — У нас в классе такой фамилии нет.
Зарепкин кричит с места:
— Это Надийка Тухватуллина. Да кто ее слушать будет?
Надия поворачивает к нему раскрасневшееся лицо.
— Попробуй, не послушай!
— А что ты мне, например, сделаешь?
Надия поднимает сжатый кулачок.
— Бить буду.
Класс хохочет, но голосует за нее почти единогласно.
— И еще вопрос, — говорит Тоня. — Надо придумать название для нашей сатирической стенгазеты. Будем выпускать?
— Будем.
— Еж!
— Перец!
— Звонок…
Генка предлагает:
— Бормашина.
— А что это такое? — спрашивает Миша Копылов.
— А это штука, которой зубы сверлят. Больные…
— Бр!
— Пусть «Бормашина»!..
Собрание закончено. Сеня облегченно вздыхает и вытирает рукавом вспотевший лоб.
Из открытого окна доносится плеск дождя. Монотонный, усыпляющий. Домой идти Тоне не хочется. Дома пусто.
10
Дверь неслышно открывается, и, скрипя новыми ботинками, в учительскую входит инспектор РОНО Евский. Тоня его немного знает. Раза два он заходил в ту школу, где она прежде работала. Он уже тогда не понравился ей. Она старалась не попадаться ему на глаза и молила судьбу, чтобы он не пошел на ее урок. Затем она видела его на учительских конференциях.
С прошлого года Евский нисколько не изменился. По-прежнему весь коричневый — и костюм, и лицо в резких морщинах, и сухие руки с длинными пальцами. Евский невнятно здоровается:
— Р… ас… сс… те.
Тоня неожиданно встает по студенческой привычке.
— Здравствуйте.
Зарепкина оборачивается радостно:
— Викентий Борисович! Давненько ж вы к нам не заглядывали. Как здоровье?
— Здоровье?..
Евский хмурится. Ему не хочется говорить о здоровье. Он идет к окну, недовольно закрывает створки и углубляется в расписание. Нос у него тонкий, с бороздкой на конце, и, когда Евский читает, ноздри шевелятся, словно он принюхивается. Затем что-то пишет в записной книжке. Поворачивается к Тоне.
— Вы что ведете?
— Математику.
— Разрешите ваши планы.
Тоня протягивает тетрадку. Он перелистывает ее, поправляет неясно написанную запятую. Ручка у него заправлена красными чернилами.
— Планы следует писать подробнее. Необходимо записывать, кого вы намерены спросить, — говорит он наставительно и брезгливо скребет длинным желтым ногтем пятнышко на рукаве. — Вместе со мною на катере приехала мебель директора. Он просил, чтобы до его приезда она побыла на пристани.
— Вот, кстати, и жена его, — говорит Зарепкина.
Евский смотрит на Тоню, что-то припоминая.
— Обождите, обождите… Мы с вами должны быть знакомы. Да. Ну, конечно, — Ефросинья Петровна.
Тоня вежливо поправляет его.
— Антонина Петровна.
— Прошу прощения. Антонина Петровна… Сына устроили в детский сад?
— У нас нет сына, — говорит Тоня.
Евский хмурится.
— Позвольте. Почему нет?
— Странный вопрос! — Тоня чувствует, что краснеет. — Вы принимаете меня за другую. Сына у нас нет.
Евский подозрительно настораживается.
— Непонятно, как это нет. Был. Совершенно ясно помню. Вы ведь жили в Клюквинке?