Подозреваемый пускай сочтет, что преуспел. От жителей в окнах яркое зрелище тоже спокойнее скрыть — крылатой славой пьяницы маг сыт и без того.
Эмма Гордеевна Дийенис, вдова, сама себе хозяйка, отпустила служанку дремать в закуток и проходила маленький одноэтажный дом дозором уже четвертый раз. Обыкновенно леди не была настолько бдительна (то есть хватало и трех), но нынче что-то не давало ей остаться в спальне и облачаться ко сну.
«В печь не подборосили? — искала она эту зудящую мимо сознания мысль. — Арфу не накрыли?»
Однако, элланская арфа, единственная роскошь, спала под белой кисеей, две печи дарили майской ночи тепло, все лампадки были поправлены и (Эмма глянула в окно) мослы от ужина лежали в миске верной старой Альмы, усердно охранявшей приусадебный покой.
Эмма задернула зеленую портьеру, оправила складку внизу и готова была признать за собою ошибку, когда входную дверь встревожил стук.
Вдова нахмурилась — лай ушей не достигал, напротив, Альма скулила не то радостно, не то ужасно жалко. Если к усадьбе прорвался грабитель, он — маг.
«Пропадай моя арфа», — попрощалась хозяйка.
Со стены взяла старую мужнину шпагу для весу, распрямила плечи и отправилась встречать судьбу сама, не кликнув и служанку.
Гость прошел сени без приглашения и постукивал тихонько в самые двери прихожей. Вдова Дийенис отворила с лихой смелостью — ясно, что именно эту встречу предвкушал ее неясный зуд, так нечего таиться!
Прежде всего глаза вдовы уперлись в лацкан темно-синего мундира. В сумраке сеней она не различила звание, зато обильно различила дух реки и глины, украсившей сукно по рукавам. Вскинув очи выше, вгляделась в лицо посягателя на арфу — его смущенная улыбка переходила в полоску грязи на щеке, глаза, однако, были озорны и влажны.
— Вот, матушка, — развел руками гость. — явился в блеске славы.
Шпага в ножнах грохнула о половицы, оставив там зазубрину для памяти.
— Рауль?..
Эмма Дийенис и забыла, что еще способна так обильно плакать. Могла ли глина помешать ей подтянуться к шее сына и висеть на ней минуту, то обмирая от негаданного чуда, то сомневаясь вновь? Уж сколько раз она принимала за правду свои трепетные сны! Сколько лет не видела лица, в котором прежде знала каждый штрих и каждую привычку!
Впрочем, благоухание реки было странным даже для сбивчивых грез. Эмма, наконец, оторвалась, шагнула назад и осмотрела сына снова. Слезы стиснули ей голос, но проницательного взора не отняли и они — маскарад он все-таки избрал пречудный.
— Ты купался?
— Так вышло, — мальчишкой замялся Рауль. — Обсушился кое-как, но дальше… Простите, матушка, где в вашем царстве натопчу — с утра натру до блеска.
Растерянность хозяйки миновала в тот же миг.
— Ийа! — вскричала она, пугая мышь за стенкой. — Баню!!
— Не Лили? — спросил Рауль.
Он вглядывался в милые черты и невольно удивлялся, отчего на них растут морщинки.
— Лили при муже, второе дитя нянчит. Теперь мы управляемся вдвоем. Ийя! — Эмма бросилась будить покойно спавшую ровесницу-прислугу.
Баню в дворе Рауль помог топить и сам — магу быстрее. Молил обеих женщин хлопотать потише — соседям до утра визита знать не следует. Они внимали, как могли, Ийя почти не гремела ведрами, таская из колодца воду и почти не охала, ликующе косясь на господина. Помнило сердце, как здесь же ночами стирала ему пелены, потом — загвазданные во дворе рубахи, а последние несколько лет крахмалила сорочки и даже начищала сапоги! Все кончилось тогда и ожидаемо, но как-то вдруг: сына вдовы флотского офицера зачислили в Морской корпус, он умчался за новой жизнью, почти остановив ее течение в родном углу.
Явился тому пять минут — и тотчас же все завертелось!
Альма скулила от счастья, ластясь Раулю под руку. Он теребил ей голову на крыльце в раскрытых дверях, то и дело отвечая матери, сновавшей по дому: все ли еще уважает он пирог с окунем или уже от простой приречной трапезы отвык? Пьет ли чай с богородской травой, как любил? Две ли перины ему постелить ли или три?
Рауль поймал бы ее и держал, умиляясь — матушка как будто стала меньше, беззащитнее, а он еще раздался в росте и плечах. Только железная вдова сама не часто нежничала с сыном — куда привычнее ей было выражать свою любовь деянием. Он видел, как она промакивает глаз углом перины, и матери счастливее нее в этот миг не нашлось бы Арсисе.
Во дворе, лишь мало уступая ей, топтала первую тонюсенькую травку Ийя. Под едва одевшейся березой, скромницей после аграрных чудес городского парка, уже наполнялось большое корыто. Маг сам бы по утру занялся чисткою мундира, но обнаружил, что сердца этих двух женщин его самостоятельность жестоко разобьет.