Мой приход отвлек от нее всеобщее внимание. Я успел перехватить пару взглядов, еще ей адресованных, и тоже готов был рассмеяться — до чего же у нас, мужиков, все на морде написано.
Боцман кивнул мне на соседний стул, приглашая приземлиться, но я сел, как положено, за свой «механический», и принялся за трапезу.
Разговор крутился вокруг Лас-Пальмаса. Я молчал, не принимая в нем участия, но парней это вроде бы не устраивало, возражений моих не хватало, и слово за слово, они сами меньше начинали хвалить этот благодатный Пальмас, вспоминали, кого на сколько надули, где залежалый товар подсунули, грязь и тесноту на улицах, срамоту и алчность самих себя.
Коля Заботин подсел ко мне рядышком и, похрустывая свежим огурцом, сказал:
— Правильно сделал, что не пошел. Не хрен там делать, ихним смрадом дышать. В гробу я этот ширпотреб видел. В том рейсе купил двухкассетник, а сейчас уже не работает.
Он ждал, что я что-нибудь скажу, и я сказал, чтобы его не разочаровывать:
— И ты, старый, туда же — двухкассетник. Взял бы из дома балалайку. Тебе в самый раз.
— Да я не себе, — стал оправдываться Коля. — Сын у меня просил.
— Сын здоровый, пусть сам заработает, — прогудел боцман. — Неча их баловать.
— Ага, балуй их, балуй, — сказал пожилой матрос Семен Авдеич. — Ты ему двухкассетник, а он тебе из милиции повестку.
— Верно говоришь, — поддакнул Гоша Гаврилов. — Только не он, а она, и не из милиции, а из суда, на развод. А ты давай, копи валюту, вези ей ковры, дубленку.
— Не, что вы ребята, Нюра у меня не такая. Да и стал бы я у них брать, если бы дома было.
— Надо же! Не такая, — изумился боцман. — Ты прямо как Ваня Пенкин. Застал еще Ваню-то?
— Не знаю такого, — отозвался Коля.
— Ваня два рейса у нас делал, до него, значит, — обращаясь ко мне, сказал боцман и стал рассказывать:
«Два рейса ходил с нами моторист такой Ваня Пенкин. Тихий такой корешок. Привычка у него была, кто бы чего ни сказал, он послушает, улыбнется так снисходительно — и молчок. Вроде много вы понимаете, недотепы. Мы, бывало, травим истории разные, про жизнь гутарим, то да се, а Ваня все улыбается. Затеяли мы однажды про жен толковать. Ну там все как полагается говорили и договорились до того, что верить ни одной нельзя. Так и порешили. А Ваня все улыбается.
— А что, Ваня, — спрашивает его Жора Шляхтеченко, — ты вроде с нами не согласен, по глазам вижу.
— Не согласен, — говорит Ваня.
— А в чем же ты, Ваня, с нами не согласен?
— Ваши, может, и изменяют, а моя нет, — отвечает Ваня и ласково так на всех смотрит. Тут уж мы завелись не на шутку.
— Это почему же ты так считаешь? — спрашиваем.
— Она у меня не такая, — говорит.
У всех, значит, такие, а у него не такая!
— А вот, Ваня, хоть ты и уверен, — говорит Жора Шляхтеченко, — а проверить тебе слабо.
— Мне проверять нечего, — говорит Ваня, но уже не улыбается. — Я и так знаю.
— Я же говорил, слабо, — не унимается Жора.
— А пожалуйста, — говорит вдруг Ваня.
И договорились мы, как возвращаемся из рейса, приходит Ваня домой, бьет кулаком по столу и говорит такие слова: «Все про тебя знаю! Выкладывай начистоту!» И смотрит, что получится.
Ну, пришли мы. Выпил Ваня для храбрости и ушел. А на пароход обратно не вернулся. Потому что, когда он стукнул кулаком по столу и сказал жене: «Все про тебя знаю!» она вдруг бух ему в ноги и давай голосить: «Ох, Ванечка, прости!»
А Ваня пошел в отдел кадров и списался на берег от греха подальше. Или уж лучше сказать — поближе».
Парни засмеялись. Одна Лялька вдруг серьезной стала и какой-то злой, нервной. Она швырнула ложки на стол и сказала громко:
— Прямо ангелы небесные. Трепачи! Видали — бабы во всем виноваты. На себя посмотрите! Кто из вас ко мне не подкатывал? Может, ты, боцман? Сколько у тебя валюты, я забыла?
Ребята молчали, склонились над тарелками.
— Сколько ни есть — вся моя, — пробубнил боцман себе под нос.
— И Ваня этот такой же, знаю его. Барахольщики! Смотрите на бабу, как на вещь. Потому вас, дураков, и бросают.
— Прошу без оскорблений! — поднял голову боцман.
Лялька резанула его взглядом и не удостоила ответом.
— Размякли тут, растеклись по столам, добренькие. Миша то, Миша се. Юлите, как кобели побитые, смотреть противно. Довели человека, схарчили. Ни одна баба такого не сделает. Да я бы на его месте за один стол с вами не села после всего.