— А Поля жаловалась, что ты неприветлив с ней, даже не здороваешься. Как же так, Олежек? Нехорошо.
— Нервы берегу. Обхамила меня на стоянке. Да и тут, на днях, бог знает куда послала.
Наталья прыснула, чуть дымом не поперхнулась.
— Это она умеет. Ты не сердись, на стоянке она занята была, судовая жизнь ее не интересовала.
— Чем занята-то?
— Ни чем, а кем. Парень у нее был, замуж собиралась.
— Освободилась, значит.
— Да ну, ее сам черт не разберет. У старпома — положение, у Али — доллары, у Мишеньки твоего — красота. Нонешние девочки ведь не как мы, они с оглядкой. У тебя вот — грубость. Столько поклонников. Она и развлекается.
— Я-то здесь при чем! — удивился Олег.
— Ой ли? Не скажи, я видела у тебя в каюте эбонит. Тоже парусники решил делать? — спросила она, усмехаясь.
— Ребята просили. А при чем здесь парусники?
— Ну как же! Будто не знаешь? Это она, Полька, выкамаривает. Сказала своим дуралеям, что мечтает о прощальном сувенире. Парусник — как раз подойдет. Ну и пообещала им что-то. Они и рады стараться.
— Она что, парусный флот решила собрать? Куда ей столько?
— Да ну, нужны они ей! Девочка так веселится.
— Веселая девочка.
— Она бросает море. Говорит, не женское это дело. Женское дело — цветочки приносить.
— Какие цветочки, — не понял Ярцев.
— Любимого встречать с цветочками, когда он возвращается из рейса… Она сказала, что если ты с ней не будешь здороваться, она тебя еще дальше пошлет.
— Куда уж дальше-то? — удивился Олег. — Дальше я не знаю.
— Ты еще много не знаешь, — многозначительно произнесла Наталья.
— Мне все равно, могу и здороваться, — сказал он безразличным тоном.
— Ох, Олежек, — хитро прищурилась Наталья, — кажется мне, что тебе не все равно.
— Креститься надо, если кажется, — хмуро сказал Олег.
Наталья бросила окурок за борт и, увидав, что сторона наветренная, пошла со своим ведром на корму, сказав ему с улыбкой:
— Приходи, у нас весело бывает.
Рыбина уже где-то за кормой медленно погрузилась раз, другой, как поплавок при хорошей поклевке. Потом нырнула и больше не показалась.
«Это луна-рыба, — догадался Олег. — Самая ленивая из рыб. Мясо у нее очень нежное».
С кастеляншей он не разговаривал, не здоровался и вообще делал вид, что не замечает ее. Но на судне она была едва ли не самым популярным человеком и ему все время о ней напоминали. То рефмеханик вдруг поведал, что она «школьница», ученица восьмого класса, и он, как внештатник заочной школы моряков, будет принимать у нее зачет по химии, то старпом пожаловался, что во время вахты застал электрика у нее в каюте, то Серый сообщил, что она, оказывается, «не глупо пляшет» и будет выступать в самодеятельности ко Дню Нептуна.
Когда он встречал ее в коридоре и, не поднимая глаз, проходил мимо, он чувствовал, что она на него смотрит. Иногда она специально загораживала ему дорогу, и он вынужден был прижиматься к самой переборке, чтоб не задеть ее.
«С жиру бесится, — думал Ярцев. — Поклонников ей не хватает».
Но все чаще и чаще он ловил себя на том, что не замечать ее с каждым днем становится труднее.
4
В «Холодфлоте» был весьма оригинальный начальник отдела техники безопасности. Стоило на «Серове» электрику попасть под ток электродрели, как вышел приказ о изъятии электродрелей на двести двадцать вольт, а заодно и паяльников: на «Добролюбове» моторист напоролся на нож — вышел приказ о запрещении пользоваться самодельными ножами; на «Джанкое» ночью штурман нырнул в бассейн без воды — появилось распоряжение о запрете бассейнов. Потом говорили, что на ремонте в Клайпеде кого-то придавило гребным винтом. Месяц команды судов дрожали в ожидании нового приказа. Приказы стали приходить за другой подписью — убрали начальника.
Убрать-то его убрали, но приказы его никто не аннулировал, поэтому старпом тянул с бассейном до последней возможности, придумывая разные отговорки. Но близился праздник Нептуна, крещение, дальше оттягивать было некуда, и он, громко сетуя на свою доброту, согласился.
Бассейн устроили между вторым и третьим трюмом, и центр внерабочего существования переместился с кормы на нос.
Дни по-прежнему стояли жаркие. Температура повышалась с каждым днем, подходя к своему экваториальному пределу, но охотников загорать не становилось меньше. Загар превратился в самое азартное соревнование из всех, что проводились на судне. Один Садык Аббас Али никогда не загорал, он даже летнюю кепочку с головы не стаскивал, и когда кто-нибудь из ребят, приставив свой локоть, говорил: «Смотри, я темнее. Эх ты, а еще из Сирии!» — Али очень охотно соглашался и, видимо, радовался, что кто-то темнее, чем он, такое счастливое у него было лицо. Матросы ходили черные, как негры, блестя белками глаз. Из «машины» — один Миша Рыбаков был им под стать, даже в полуденный зной он не уходил в тень. Тонкий, мускулистый, с копной великолепно вьющихся волос, которым он придавал темно-бронзовый отлив, Миша был красив, как юный паж. Все судовые женщины одолевали его своим вниманием и разными «электрическими» просьбами, но Миша, как истинный паж, обращал внимание только на свою королеву: Ярцеву уже не раз говорили, что его видели в прачечной в рабочее время.