— Я тебя не понимаю, старина. Что ты на людей кидаешься?
— У тебя сало на подбородке, — сказал Ярцев.
— Чудишь ты что-то.
— Олег Иванович сегодня агрессивно настроен, — сказал дед, пригубив компот.
— А, вы тоже? — повернулся к нему Олег. — Я думал, вы нейтралитет. Ну что же, я готов. Спасайте меня или топите!
Никто не обратил на него внимания. За дальним концом стола старпом тихо переговаривался с помполитом. Ярцев ожидал, что нападение будет именно оттуда. И вдруг ему послышалось, что старпом произнес слово «пьян». Вилка его в это время была направлена в сторону Ярцева.
— Зачем же клеветать? — возмутился он. — Или у тебя так принято — все чужими руками? Кораблик ему боцман сделал, картошку заморозил Бунгалин, а сам он чист и розовощек. А между прочим, тараканы на камбузе свили себе гнездо в тестомешалке.
— Тараканы не вьют гнезд, — строго сказал дед.
— А как же они? — удивился Ярцев.
— Они бегают, поэтому с ними трудно бороться.
Ярцев не согласился:
— Не, я видел, за обшивкой.
— Вы перепутали, это птицы вьют гнезда.
— Они же за нами летят — птицы-то. Они не вьют. Как они могут на воде вить гнезда? — недоумевал Ярцев.
— Эти не вьют. Другие вьют, — сказал дед.
— Какие другие-то? Они с самого порта за нами летят. Вы говорите прямо. Что вы все с намеками, с недосказками, — напирал Ярцев.
— Ну, я не знаю какие, — пожал плечами дед. — Разные там ласточки, стрижи.
— При чем здесь ласточки, стрижи? Какое мне до них дело! Разве мы об этом говорим?
Неужели трудно понять? Ему-то, почти брату. — Олег внимательно посмотрел ему на мочку уха и вспомнил: говорят, форма уха идеально передается по наследству.
— Уж от вас-то не ожидал. Уж вы-то могли бы понять! — в отчаянии прошептал он.
Он отодвинул от себя тарелку и поднялся.
— Мою курицу отдайте доктору, — сказал он подошедшей со вторым буфетчице.
— Правда? — обрадовался док. — Ну спасибо, Иваныч. А то я что-то сегодня проголодался.
Ярцев вышел из салона. Шум работающей машины стал слышнее. За глухой переборкой коридора, в утробной глубине шахты гремело и чавкало притертое железо, вверх-вниз ходили поршни, нагнетая в цилиндрах сверхвысокое давление, создающее взрыв топлива. Страшные силы противоборствовали в машине, двигая судно вперед. И только отзвуки процессов, создающих титанические нагрузки, доходили до жилых помещений. Доходили ритмичным гулом, мелкой вибрацией, которой только и хватало на то, чтобы дрожал плафон у светильника да где-то скрипела неплотно пригнанная облицовка.
«Куда меня несет-то? Внизу ведь только прачечная?»
С неудержимой силой его влекло вниз, к открытым дверям, к ее распахнутому солнечному взгляду, в котором можно утонуть, забыться или воскреснуть, погрузившись на миг в сладостный наркотический хмель.
Он остановился.
Самое страшное из всех состояний — это осознание своего бессилия. Пока можно управлять своими поступками, действиями, пока способен сам распоряжаться собой — до тех пор оно не наступило и не наступит. «Не наступит никогда» — так он решил после той последней встречи, перестав искать с ней общения.
«Я живой, — убеждал он себя. — Я могу влиять на среду, и жизнь мне подвластна. Вот она, эффективная связь, проба, которая ведет к равновесию».
Временами ему казалось, что он поборол свой недуг, он мог работать нормально и даже спать, но стоило чему-то напомнить о ней, и все начиналось сызнова. Он чувствовал себя так, будто постоянно носил в себе излишний потенциал, и если бы мог разрядиться, прикоснуться к земле… Никто, кроме него, не был властен над ситуацией, он прекрасно это понимал, но иногда думал, что если бы рядом был человек, которому можно было бы все рассказать, его бы отпустило. И тогда он вспоминал Колю Ковалева, который недалеко, где-то в этих водах ловил рыбу на «Зените». Так недалеко, что, может быть, уже видны его огни.
Он несколько дней уже не выходил на палубу, и теперь, когда дошел до тамбура и, преодолевая напор ветра, отворил двери, ему показалось, что он попал в какой-то далекий, чужой мир. Холод и темнота сковали его движения, ветер, насыщенный снегом и брызгами, валил с ног. Он подался вперед и нащупал скользкий, леденящий металл поручней. Луна, звезды, играющий блеск воды, где они, наполняющие ночь содержанием, смыслом, определенностью? Зияющая, как провал, темнота сковала землю. Только из трубы, словно из адского жерла, вырывались мелкие искры и тут же гасли.