— Нет, не поймет и сочувствовать не будет, я пробовал. Скорее, уж Димыч.
— Ну вот, к Димычу бы и шел…
— Значит, нужно разрешение получить? Подтвердить чем-то свое право? А где оно выдается, чем обеспечивается, не подскажешь?
— Отчего же, подскажу, — согласился он. — Закончи штурманское отделение, выплавай диплом капитана дальнего, убеди управу, что можешь — и вперед, качай права.
— А иначе нельзя?
— Иначе ты пытался.
— И еще не закончил. Я ведь не к власти рвусь, Сергеич, к жизни. А в жизни я, он, ты — просто человек — он же един, одинаков. Ты что думаешь, у меня болит иначе, чем у тебя?
— Пустой это разговор, — отмахнулся старший. — Куда лезешь, чего дергаешься? Лбом стену не прошибешь. Себе жизнь усложняешь, другим. Ты что, порядка не знаешь? В море ты на работе — вот и работай. На берегу будет у тебя неделя — тогда живи. Еще в отпуске живи. А сейчас, чего тебе еще надо! Рвался сюда, осел, в море вышел — сиди тихо. Отстоял вахту — занимайся, грызи гранит. Ты же этого хотел? Ничего не изменишь. Что тебя, жизнь не учила?
— Не могу я одним рейсом жить. Я ведь к вам не просто так, интересно было, все кричат: белый пароход, порядок, завтрашний день. Вот пересел свеженький, смотрю и вижу. А вы притерпелись, не замечаете, что по уши в болоте. Что же дальше будет, ты подумал? Какой смысл в вашем белом пароходе?
— Отдзынь со своим смыслом! Заколебал! — закричал вдруг старший и зажал руками уши. — Нет его, понял? Нет никакого смысла! Случайно пришли, случайно уйдем, спрашивать не у кого. Осталось каких-то десять лет. Дожить спокойно, чтобы не кантовали, не дергали, не унижали на старости лет! Что, и этого не заработал? А тут ты, со своим дурацким смыслом!
Старший вскочил с кресла и принялся мерять каюту быстрыми шагами.
— Ладно, Сергеич, извини, — сказал я. — Ты поступай как знаешь, на меня не смотри. Я сам, хорошо?
Он остановился напротив меня, пожилой, расстроенный, поникший, и произнес, извиняясь:
— Конечно, ты молодой, свободный, силы много… Тебе можно.
Я ушел от него, но вопрос, который перед приходом меня занимал, так и остался без ответа: «Кому верить? Себе или капитану?»
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Когда я первый раз «Высшую математику» открыл, мне захотелось поскорее ее закрыть и никогда больше не притрагиваться. Азбука инопланетян мне казалась предпочтительней, поскольку осваивая ее, можно было утешиться, что никто до тебя ее не знал и ты что-то новое делаешь и полезное. Высшую же математику человек пятнадцать на судне уже изучили, затратили год-другой и, наделенные этим могучим знанием, живут рядом, как простые люди, ничем не проявляя своей умственной насыщенности. Я спросил у старшего, что такое интеграл? Он бодро взял карандаш и поставил закорючку. «Это вот как обозначается». Больше он ничего сказать не мог. «А тебе когда-нибудь приходилось с ними…?» — «Нет, — честно глядя мне в глаза, признался он. — За все двадцать лет ни разу их не рисовал. Но ты учи, — тут же спохватился. — Там из него много чего вылезает. Без высшей математики труба!» — «Спасибо», — сказал я. «С этими самыми загогулинами ты давай к Саше. Он у нас умный, все переходные процессы знает. Изнасиловал меня, мочи нет». — «Слушай, а как же ты учился? Ведь сдавал когда-то?» — «Миша, дорогой, то когда было! Ты бы еще спросил, когда я невинности лишился! Со всеми это происходит и всем поначалу кажется несбыточным. Ерунда, справишься. Только приступать страшно».
А Саша обрадовался, когда я пришел: «Мы с тобой быстро все пройдем, здесь большой сложности нет». И стал заниматься со мной как репетитор. Мало-помалу я пошел вперед, вначале со скрипом, а потом ничего, во вкус вошел и стал решать с удовольствием. Минута выпадает свободная — я сразу за стол, задачник открываю и в дорогу. Меня уже тянуть стало к интегралам, как к хорошей книге. С каким-нибудь движком вожусь, кручу болты и чувствую приятное что-то впереди. Остановишься: «Что же это такое?» — и вспомнишь: интеграл ждет нерешенный! Или поговоришь неприятно, настроение испорчено, никого видеть, слышать не хочется — быстрей в каюту, за стол сел — интеграл! От всех забот отдохновение.
Вечером сидел я вот так в каюте, красивый интеграл расписывал и все никак постоянные не мог отшелушить. Вдруг дверь хлестко распахнулась, ударившись о койку, и Толя влетел ко мне, как мяч с пенальти. Оглядел каюту шальными глазами и заорал:
— Где она?
Я снова над тетрадкой склонился, давая ему остыть, а Толя метался по каюте, выкрикивая ругательства, видимо принимая мое молчание за соучастие в каком-то сговоре.