Ада. Как тебе будет удобно! Я специально выбрала смазливую, чтобы ты мучился, поросёнок! Повторяй: «Я — сластолюбивый поросёнок!»
Леон (покорно). Я — сластолюбивый поросёнок.
Ада. Хорошо. По её поводу губу не раскатывай. Она — активный член Освободительного Движения Женщин. Запомни! Она слово в слово мне повторит всё, что ты скажешь. Я же тобой займусь по возвращении из парикмахерской. Надежды промыть тебе мозги, дружок, я не оставляю. И сделаю это хотя бы ради детей. Исполню долг супруги и матери. Теперь скажи… «Спасибо, Ада».
Леон (хмуро). Спасибо, Ада.
Ада. Так. Говоришь без души, но что возьмёшь с бездушного человека! До скорой встречи на сеансе самокритики! Готовься. Всё вспомни!
Леон (оставшись один, внезапно вскрикивает). Говнюки! (Осекается, смущённый.) Я не должен был говорить этого слова! Она наверняка полна добрых намерений… Эта женщина была мне верна двадцать лет, и друзья говорят, что она умна и хорошая. Может быть, только я этого не заметил. Двадцать лет невнимания, бывает же такое… Наверное, я и вправду свинья, каких свет не видывал! (Измученный, стонет.) Больше ничего не понимаю! (Внезапно кричит.) Виновен, ваша честь! Глянешь как окрест себя… думаю, в интересах каждого признать свою вину. (Опять кричит с пафосом.) Виновен, ваша честь! Я ей-таки сделал ребёнка. Это факт. (Добавляет с нежной улыбкой.)
Факт нежный, как кожа её ляжек. Она так ласково со мной разговаривала. (Потихонечку хнычет.) Мамуля моя! Где ты теперь есть? Прихлопнули, как в ловушке… (Опомнившись в ужасе.) Заткнись, несчастный! Ты, я знаю, на себя самого готов донести! Лучше готовься к сеансу, подкорми свои угрызения… кс-кс-кс-кс-кс, мои миленькие… пора кушать! Постараемся вспомнить всё, что я сделал дурного… Вперёд! Начал я с пятнадцати лет… впрочем, в двенадцать уже… Нет, до того было детство, невинность… Хотя в новом кодексе допускается. В двенадцать лет. Короче. Во-первых, сны. Преподобный Зигмунд, помолись за меня грешного!
Леон входит в религиозное созерцание.
Через короткое время появляется его сын, Тото.
Тото. Бать, дай лаковые, а… я сегодня гулять иду.
Леон. А я?
Тото. Не будь эгоистом! Ты привязан. Носков тебе будет достаточно. Какой срок дали?
Леон. Пятнадцать дней.
Тото. За горничную?
Леон. Ну.
Тото. Ты хоть раскаиваешься? Покайся, она страшней войны была! (Обиженный отец не отвечает.) Ну что тебе, бать, дай штиблеты! Прошу покорно, как выражались в прежние времена.
Леон (упрямо). Не дам. Туфли академические, форменные. У меня и так не много чего осталось. Жди моей смерти!
Тото. Не люблю повторять. Иначе я их у тебя силой возьму?
Леон. Посмеешь напасть на связанного человека?
Тото. Посмею.
Леон. Значит, у тебя чести нет!
Тото. Не, чести нету.
Леон (внезапно вскрикивает в язвительной ярости). Хорошо придумано! Так тебе и надо! Правильно!
Тото (который ничего не понимает). Чего хорошего? Для кого?
Леон. Для меня! Я страстно хотел сына и теперь, когда ты вырос, я могу тебе это сказать… я сделал тебя нарочно!
Тото. Эгоист! Я тебя ни о чём не просил.
Леон. У моего деда были только дочери, у отца тоже.
Тото. Хороша новость! Значит, он не твой отец?
Леон. Нет. Только мать видела лицо настоящего. Через девять месяцев я появился.
Тото. Тебе повезло!
Леон. Почему?
Тото. Поищи… и обрящешь!
Леон с раздражением). Дай мысль проследить! Французу со связанными руками говорить и так трудно! На чём мы остановились?
Тото. У твоего деда были только дочери, у твоего отца тоже. Что послужило поводом для моего удивления и падения духа.
Леон. Со стороны матери, то же самое. Дочери, дочери, дочери… У тебя тридцать тёть и семьдесят две кузины.
Тото. Настоящий дом терпимости! И, тем не менее, я тут. Объясни, время пришло.
Леон. Нужно заметить, что когда ты родился, я уже изменял твоей матери.
Тото. Нельзя открывать мне всего сразу, нахрапом! Я бунтарь, но, когда нужно судить других, я полон предрассудков. Не будешь же ты утверждать, что я не от моей собственной матери!