— Кто тебя привез с фермы? — спросил Дональд.
— Тики Толбот, — сказала Дафна.
— Рад тебя видеть, — сказал Дональд и крикнул слуге приготовить чай.
— Еще пять лет — и я поеду в Англию, — сказала Дафна, заводя обычный разговор, поскольку сразу начинать с того, ради чего она пришла, она не считала правильным.
— Самое милое дело, — сказал Дональд. — Тебе поехать в Англию — это самое милое дело.
И он в который раз принимался рассказывать о заливных лугах в Кембридже, о деревенских пивных, о живых изгородях и канавах, о всадниках в красных камзолах.
С большими чашками в руках вошел слуга Дональда. Одну он подал Дафне, другую — Дональду.
Какие маленькие реки в Англии, рассказывал Дональд, а ведь никогда не высыхают. Какие маленькие поля, на пальцах пересчитаешь их акры, а среди хозяек не встретишь ни одной стервы, потому что все занимаются своим делом и собачиться им некогда. А весной в своих поместьях аристократы вкушают чай в длинных галереях, и блеклый солнечный свет струится сквозь створчатые окна на потускневшие виндзорские кресла, и пахнут гиацинты…
— Понятно. Теперь расскажи про Лондон, Дональд. Расскажи про театры и биоскопы.
— Там не говорят «биоскопы», там говорят «кино» или «картина».
— Послушай, Дональд, — решилась она, потому что было уже двадцать минут пятого, — скажи мне честно одну вещь.
— Выкладывай, — сказал Дональд.
— Почему дядя Чаката держит у себя Старого Тейса?
— Я не хочу остаться без работы, — сказал он.
— Честное слово, — сказала она, — я тебя не выдам, если ты расскажешь про Старого Тейса.
— Эту историю знает вся колония, — сказал Дональд, — но первый же, кто расскажет ее тебе, будет иметь дело с Чакатой.
— Помереть мне на этом месте, — сказала она, — если я проболтаюсь дяде Чакате.
— Сколько, ты говоришь, тебе лет? — спросил Дональд.
— Скоро тринадцать.
— Так это случилось за два года до твоего рождения — стало быть, пятнадцать лет назад, — когда Старый Тейс…
В свое время Старый Тейс женился на девушке-голландке из Претории. Задолго до того, как определиться на работу к Чакате, он знал, что жена ему изменяет. Эти измены имели одну особенность: ее интересовали исключительно англичане. Молодые англичане-колонисты в хозяйствах, где работал Тейс, заслуженно или незаслуженно выслушивали от него обязательное: «Ты совершил прелюбодеяние с моей женой, ты свинья». Завязывалась драка, либо Тейс припугивал ружьем. При любом исходе и независимо от того, были эти молодчики любовниками его жены или не были, Тейса обычно гнали с работы.
Поговаривали, что он собирается пристрелить жену под видом несчастного случая. И только широкая огласка его намерений не позволяла ему осуществить этот план, если, конечно, он замышлял это всерьез. Само собой, он поколачивал ее время от времени.
Тейс рассчитывал со временем обзавестись собственной фермой. Чаката знал о его неприятностях и взял к себе табачником. Он дал им домик, они въехали.
— Чуть какая неприятность с супругой, Тейс, — сказал Чаката, — сразу ко мне, потому что мы страна молодая, на одну белую женщину четверо белых мужчин, и тут уж без неприятностей не обойтись.
Неприятность произошла уже в первую неделю — с полицейским.
— Знаешь что, Тейс, — сказал Чаката, — я с ней потолкую.
В жизни ему часто выпадала эта тягостная обязанность — укорять слуг за распущенность. В доме Паттерсонов, в Англии, без этого не обходилось и дня.
Хэтти Тейс не была красавицей, она, прямо сказать, была драная кошка. Однако Чаката не только не смог ее вразумить, но еще и с собой не совладал. Она плакала. Говорила, что ненавидит Тейса.
Здесь Дональд прервал рассказ и дал справку.