Я вынимаю письмо, сложенное в треугольник, и под синим светом чудом сохранившейся лампочки читаю: «Умоляю Вас, кто бы Вы ни были, послать это письмо по адресу…» Это написано на треугольнике четким почерком химическим карандашом.
— Нет, — тихо говорю я, — это писал не мой отец… — и разворачиваю письмо.
«Дорогие Мариночка, Любочка, Верочка! Я живу хорошо. У меня все есть. Работаем немного. Я хорошо одет. Мои окна — на юг. Я прошу вас сделать следующее: возможно, я поеду обратно тем же путем, оденьтесь теплее и на этой неделе ходите и стойте по очереди, держа в руках газету, перед нашей церковью в Быкове, глядя на железную дорогу. Может быть, я вас увижу и пойму — по газете, — что все в порядке. И вы — живы!»
Подписи нет.
— Ты сможешь отправить это письмо сегодня же? — спрашивает Чернетич.
— Конечно, Драго, а вдруг все-таки среди них есть и мой отец?
— Не думаю. Это маловероятно.
И я понимаю с болью в сердце, что, наверное, он прав. Неужели я так никогда больше и не увижу своего отца?
— Драго, скажи мне: тебе не страшно… ну того, что ты пойдешь на фронт?
— Ты никому не скажешь?
— Нет!
— Страшно!
— А я думал, что ты ничего не боишься.
— Таких людей нет.
— Почему же ты тогда послал это письмо?
— Я ненавижу! Ненавижу немцев! И за вашу страну и за мою! Знаешь, куда я хочу попасть? В партизанский отряд! Там я буду, как у нас… в Черногории. Сражаться, как мои предки!
— Драго! Мне хочется сказать тебе… что я… я хочу дружить с тобой.
— Спасибо! — Он смущенно улыбается. — А знаешь, я тоже больше всего хотел дружить именно с тобой!
— Почему же это не произошло раньше?
Он смеется:
— Стеснялись сказать?
— Наверное. Драго, а ты мечтаешь о чем-нибудь?
— Да…
— О чем?
— Это — большой секрет! Но тебе я скажу… Я мечтаю… познакомиться с умной красивой девушкой! Но главное — с красивой! И — с маленькой!
— Так почему же ты не делаешь этого?! Ведь они все на тебя смотрят!
— Не знаю… — со вздохом отвечает он. — Боюсь как-то…
— Ты?!
— Да… Я иногда думаю, что уже поздно…
— Почему?
— Потому что я уже не успею.
Мы умолкаем. Потом Драго прерывает молчание:
— Почему ты оказался рядом с этим местом?
— Я искал своего друга, Большетелова.
— Ну и что?
— Ничего… Потом я увидел заключенного, а потом все это… Большетелов жил в том доме, что разломали.
— Я знаю, что там будет.
— Что?
— Новые большие операционные. Госпиталь расширяется. Мне сказала мама, у нее там работает подруга. И еще она сказала, — тихо на ухо говорит мне Чернетич, — что по всей Москве расширяют госпитали. Понял?
— Нет.
— Это значит, что будет большое сражение!
Я молчу, молчит и Чернетич. Я представляю эти поля сражений, забитые искореженной военной техникой… Леса, где деревья стоят без верхушек… Города из развалин и печных труб… Воронки рядом с железной дорогой, наполненные водой, и другие, зарытые, со стоящими посредине крестами или фанерной звездочкой…
— Драго! Неужели после этой войны будет еще война?
— Не знаю… И эта еще не кончилась. В ней надо победить… И хотелось бы дожить до этого…
XXX
Когда дома я вижу маму и брата, то понимаю, как их люблю, и именно потому снова с ужасом думаю о своем решении…
— Смотри, мама, это он! — радостно кричит брат. Мама не реагирует на его восклицание и недовольно смотрит на меня. Она очень раздражена.
— Где ты был?
— Я ходил за дровами.
— Не морочь мне голову! Зачем ты был там?
— Я брал там дрова.
— И больше ничего?
— Нет.
Я отворачиваюсь, потому что сейчас начну краснеть, и развязываю дрова.
— Мама, а что такое там? — спрашивает брат.
— Я говорю про место, где работают преступники.
— А они страшные? — Брат широко открывает глаза.
— Не знаю. Спроси у него.
— Они страшные? — Теперь брат смотрит на меня.
— Отстань!
Я кладу дрова у печки.
— Твой друг мне не нравится! — вдруг заявляет мама.
— Кто, мама? — Я раздуваю печку.
— Славик. Он сегодня прибежал к нам и рассказал, что видел тебя в зоне. Кстати, с кем ты был?
— С Чернетичем.
— Кто это?
— Это мой одноклассник. И друг.
— Почему у него такая странная фамилия? Он русский?
— Нет, черногорец.
— Ты думал, куда тебя может завести такая дружба?
— Нет, мама.
— И плохо.
— Почему?
— Неужели ты не понимаешь?