— Что-то эта дура, наша Дусь…
— Не смей так говорить о взрослых… и вообще о ком бы то ни было! — сердится мама.
А Митрофанов, кажется, так никогда и не даст мне бутерброда, потому что вслед за фразой о сирени следует другая:
— Погулять, что ли? Пойду-ка я в Новодевичий! Хи-хи!
Рука Митрофанова застыла на расстоянии от меня так примерно в полметра. Дядя Вася с интересом смотрит в окно.
— Который час, товарищ майор? — спрашивает противный и сладкий голос Дуси.
— Без десяти девять, — отвечает дядя Вася, глядя на сержанта Митрофанова. А Митрофанов все так же держит бутерброд в руках и почему-то больно наступает мне на ногу. И так стоит какое-то время. Потом его нога поднимается, и он кладет бутерброд на стол!
«Господи! Он что же, так и не даст его мне?!»
Дядя Вася, улыбаясь, наконец-то пододвигает бутерброд ко мне, я благодарю его и впиваюсь в него зубами.
— Ну я пошла, подружки! — опять Дуся.
Я подхожу к окну, желая увидеть подружек, но никого нет, кроме медленно уходящей и щелкающей себя по ногам оборванной веткой Дуси.
— Ты мне не нужен сегодня, — говорит дядя Вася Митрофанову.
Митрофанов, бросив на меня такой взгляд, что кусок застревает у меня в горле, выходит в коридор, я — за ним.
— Слушай! — шепчет он. — Не закрывай сегодня ночью на засов!
— Ладно… А как же рыженькая?
— Ах! Чтоб их вообще всех черт побрал!
— Кого?!
— Девушек ваших московских! Бодягу тянут только! — И он исчезает.
Я уже собираюсь закрыть дверь, но слышу шаги, и круглая голова Славика заглядывает в коридор.
— Вот здорово, что ты дома! — шепчет он, конечно, таинственно. — Важные новости! Высунь голову, но не очень сильно, и посмотри наверх!
Я проделываю то, что он просит, и вижу на лестничной площадке у окна мужчину и женщину.
— Ну и что? Он и она…
— Эх! Век дураком проживешь… — И он шепчет мне на ухо, таща меня на кухню.
— Не может быть!
— Точно. Ни разу не поцеловались, он не тискал ее? Увидишь, его завтра возьмут! — Прищурив глаза, Славик проводит рукой по горлу и щелкает языком. — Ему крышка! И директору — крышка! — Славик протягивает мне мятый-перемятый лист бумаги.
— Это сигнал о нем!
— Что-о?
— Сигнал… Ну, копия, конечно. Все его там качества. И все это уже лежит где надо. Читай!
И я читаю почему-то из середины этой бумаги: «…религиозный фанатизм и разнузданная порнография свили себе гнездо в старших классах…»
— Что за бред?
— Читай-читай.
— «…неоднократно угрожал ученикам и заслуженным преподавателям, показывая им свой кулак…» Кошмар!
— Ты дальше читай.
— «…во время одного такого дебоша было испорчено школьное имущество, в частности, портрет…» — По спине у меня течет холодный пот. Портрет! Это — всё! Нет, нет, ничего! — «…портрет Лавуазье был разбит…» Директора надо предупредить!
— Поздно. Я сказал тебе: бумага уже лежит где надо! Все сделано так, как положено. Ну пока! Я пошел.
Я открываю дверь, и наши головы как магнитом поворачивает в ту сторону, где на лестничной площадке стоят эти двое… И я понимаю: Славик прав! Это — не влюбленные!
XI
Мама, дядя Вася и брат сидят над кучей фотографий.
— Жалко, — печально говорит мама, — это была одна из моих лучших фотографий.
Брат старательно делает вид, что ничего не слышит. Мама перелистывает альбом.
— Я пошел, — говорю я, думая, что если фотография уже наклеена, то она сегодня же будет у меня.
— Только не долго, — просит мама, — уже поздно.
— Хорошо.
Чаша неба, темнея, повисла над нашими домами. Огней в окнах нет. Над крышами медленно поднимаются в воздух аэростаты воздушного заграждения.
— Поздравляю! — слышу я за спиной знакомый резкий картавый голос.
Переложив трость из правой руки в левую, протягивает мне руку и улыбается Аркадий Аркадьевич.
— С чем, Аркадий Аркадьевич?
— С выдвижением… в «лучшие из лучших»! — Он произносит это с каким-то странным оттенком. — Идемте, вы сами все увидите.
Он берет меня под руку. Мы переходим улицу. У нашей хлебной палатки сидит, сгорбившись, человек в ватнике. При нашем появлении он поднимает голову, и я с удивлением вижу совсем молодое лицо. Непроизвольно я оборачиваюсь: за стеклами нашего парадного видны силуэты стоящих мужчины и женщины…
— С вами кто-то сыграл злую шутку, — Аркадий Аркадьевич показывает на белое пятно на фоне серого дома. Мы подходим к стенду.
Кроме нас у газеты никого нет. Я придирчиво смотрю: передовая как передовая, отчет как отчет, уголок юмора… Вот! «Лучшие из лучших!» — написано детским почерком вкривь и вкось красной акварелью после статьи «Нечистоты с нашего двора — вон!»