Мы с мамой принимаемся за дело: я достаю лед, перекладываю его в плоскую грелку с крышкой; когда она наполняется, мама передает ее Дусе, та прячет под одеяло и, не сводя черных провалившихся глаз с мамы, спрашивает каким-то не своим хриплым голосом:
— Вы… вы не продадите меня?
В комнате воцаряется тишина. И когда молчание становится невыносимым, мама отвечает:
— Я помогла вам так же, как помогла бы любому человеку в беде. Мне нет никакого дела до вашей истории… Но чтобы успокоить вас, скажу, я ничего не видела, ничего не слышала и не была в вашей комнате. Но, может быть, вы хотите, чтобы я сообщила кому-нибудь о вашем состоянии? Может быть, вашим подругам?
— Что вы! Что вы! — испуганно вскрикивает Дуся. — Ни за что! Они если и не продадут, то разболтают… Но скорее всего, продадут.
— Плохие у вас друзья, — говорит мама.
— А у вас?
— У нас нет таких!
— А кто же настучал на вашего мужа? — Дуся с трудом ворочает языком. — Продают только друзья!
И опять воцаряется молчание. Потом мама говорит:
— Я приду к вам еще ночью.
И мы уходим, притворив за собой дверь.
Брат не спит. И как только мы входим, спрашивает:
— Она поправилась?
— Нет. И не болтай никому, что она болела. Понял? А ты, — мама смотрит на меня, — завтра пойдешь в аптеку… Вот тебе сто рублей. Купишь американских витаминов.
— Мама! Ты помнишь, что она делала нам?!
— Да, я все помню, но нельзя допустить, чтобы человек остался без помощи. И еще: выбрось это, — и она подает мне старенький засаленный рюкзак. — И выбрось подальше от нашего дома.
— Хорошо, мама. — Я понимаю, что в нем.
XXIX
Прекрасное, тихое, свежее утро. Зеленая крона липы блестит тысячами капель, сверкая под лучами пронизывающего ее солнца.
— Ей лучше, — говорит мама, — но я прошу тебя, — и она смотрит на брата, — никому не отворяй дверей. Как будто никого нет дома. А ты, — обращается она ко мне, — быстрее в аптеку за витаминами.
— Хорошо, — отвечаем мы одновременно.
Когда я, прижимая к груди коробку с витаминами, вхожу, постучавшись, в Дусину комнату, она лежит на кровати. Черные волосы рассыпались по подушке, глаза равнодушно смотрят на меня, и нет в них ни живости, ни блеска, ни страдания…
— Что принес?
— Это витамины. Их надо пить по четыре сразу, три раза в день.
— Неси обратно!
— Но мама велела вам их пить!
— Пусть сама и пьет! Не буду! — решительно возражает она. Не зная, что делать с коробкой, я стою в растерянности. — Скажи, — спрашивает вдруг она, — почему вы мне помогли?
— Я могу ответить только за себя.
— Ну?
— Мне было жалко видеть вас…
— Что? — она повышает голос. — Жалко?
— Да. А что тут странного?
Но она мне не отвечает, а, помолчав, спрашивает вдруг очень тихо:
— Слушай… расскажи о Митрофанове.
— Я мало знаю о нем.
— Ты же видел его так много… Что-то запомнил?
— Ну вы же знаете… Он очень веселый, красивый, смелый…
Она слушает, кивая головой, и слезы, скопившиеся в больших темных глазах, скатываются и бегут капля за каплей по впалым бледным щекам.
— Дура я, дура! — горестно шепчет она. — Зачем я это сделала?!
Я молчу, не зная, что мне делать и что говорить. Она начинает рыдать. Ее всю трясет, и я, стоя перед ней, думаю, что все мы хоть и разные, а похожи друг на друга… хотя и плачем в разное время… Она рыдает так безутешно, что на нее невозможно смотреть!
— Успокойтесь! Вы будете еще счастливы!
— Ты что, с ума сошел?! — Она поднимает опухшее лицо.
— Вы ведь выходите замуж…
— Дурачок! Разве я выхожу замуж для счастья?
— А для чего же?!
— Для мужа! — И она трясется, всхлипывая. — Боже! Боже! Зачем я это сделала?! Зачем? Дура! Дура! Может быть, он родился бы и был героем! — Она снова заливается слезами.
Я осторожно кладу ей руку на спину.
— Не плачьте! Война кончится… все забудется!
— Нет-нет! — трясет она головой. — Никогда! Никогда!
В это время хлопает входная дверь, слышен мужской бас.
— Это он! — в испуге произносит Дуся. — Что же мне делать?! Боже! Он все поймет! Не пускай его!
Я вскакиваю с табурета, но… поздно. Сильная рука толкает дверь, и я вижу Джевада Гасановича Орлеанского.
Появившись в дверях, он какое-то время стоит молча, переводя взгляд с Дуси на меня, и мне ясно, что он тут же понял все!
— Тебе здесь нечего делать, — говорит он спокойно, не глядя на меня. Я молчу и не двигаюсь. — Я же сказал! Ты что, не понимаешь русского языка?