— У нас будет праздник? — спрашивает он.
— Нет, — отвечает мама, — я хочу подарить какую-то из своих вещей одной женщине, сын которой — Герой!
— Герой? — широко открыв глаза, переспрашивает брат. — Герой… Вы мне покажете его?
— Да, — говорит мама, — а сейчас иди и спи.
Он уходит в темную комнату и, что-то бормоча, залезает под одеяло.
— Вот! — Мама разворачивает темный шерстяной платок с алыми розами и зелеными листьями. — Вот это должно подойти ей… Теперь нам нужно найти для него коробку, чтобы был подарочный вид.
Она задумчиво скользит взглядом по полкам своего шкафа и, не найдя там ничего, уходит в темную комнату, где сопит брат.
— …дашь ли ты коробку от своего игрушечного трамвая?
Я знаю, что этот трамвай — самая большая для него ценность. Он молчит, и только через какое-то время я слышу его ответ:
— Да.
Платок уложен в яркую большую коробку, сверху мама кладет несколько новогодних звездочек, и я ахаю — так красиво у нее получилось!
— Подарок должен преподноситься серьезно, торжественно. Он должен быть хорошо и красиво упакован. — И мама перевязывает коробку шелковой ленточкой, извлеченной из тронка. — А теперь — спать!
Но сама она, обернувшись к тронку и разложенным на тахте вещам, остается так сидеть, освещенная светом коптилки. И когда я ложусь, мне кажется, она плачет. Я напрягаю слух, и сердце мое сжимается… Да, она тихо плачет там, за стеной. Я слышу шорох укладываемых вещей, скрип закрываемого тронка… Коптилка гаснет.
— Ты спишь? — тихо спрашиваю я брата.
— Да, а что?
— От дяди Васи не было письма?
— Нет. Но я знаю, — шепчет брат, — он жив. Он сейчас едет в танке и большая пушка наставлена вперед!
V
На следующий день после школы я иду в домик Героя. Толкаю дверь и попадаю в темный коридор. При моем появлении кудахчут и хлопают крыльями в решетчатом ящике куры. Я нащупываю скобу обитых клеенкой дверей, но они уже отворяются изнутри, и я вижу вчерашнего мужчину с толстым носом.
— Помните: чтобы завтра все было готово… Как я говорил!
Я пропускаю его, и все, что успеваю заметить в сенях — это большой портрет в тяжелой раме, блестящий угол пианино, аккуратно накрытые половиком вещи и ковер в углу.
Я вхожу в комнату.
— Здравствуйте!
В ответ на мои слова из-за стола встает женщина.
— Ты от тимуровцев, что ли?
— Нет… я сам.
— Са-ам? — удивленно переспрашивает она меня.
— Вернее, не совсем сам… Меня мама послала.
Я достаю из сумки перевязанную красной ленточкой коробку. Женщина настороженно смотрит на меня.
— Что это?
— Это… — и я произношу заученную речь: — Это вам подарок от моей мамы с изъявлением уважения и поздравлением!
При этих словах пестрая ситцевая занавеска раздвигается, из-за нее показывается смеющееся лицо девочки лет четырнадцати. Я краснею и, стараясь не обращать на нее внимания, продолжаю:
— Все мы очень рады и счастливы, что…
Женщина берет коробку и, развязав ленточку, открывает ее. При виде платка лицо ее расплывается в улыбке.
— Мне! — говорит она радостно. Вынув платок, набрасывает его на голову и подходит к зеркалу.
— Спасибо, сынок! Передай своей маме большое спасибо! Что же ты стоишь? Садись.
Я сажусь на стул и осматриваюсь. На стене напротив меня висит портрет человека с тонким носом, пушистой бородой и крестом на шелковой рясе.
— Кто это?
— Это… это — отец Иоанн Кронштадтский. — И женщина крестится на портрет. — А вы… безбожники?
Я киваю, а она снова крестится и вздыхает:
— Что ж! Кому что дано… На все, видно, кажному дан закон.
Напротив окна стоит большой комод, украшенный вышитой кружевной салфеткой. На нем — две вазы граненого стекла, из которых торчат пучки крашеного ковыля. Посреди комода — громадный глиняный кот с выпученными глазами. Он покрашен блестящей черной краской, а усы посеребрены, и на нем — настоящий шелковый бант.
Женщина бережно снимает платок с головы и, выдвинув ящик комода, убирает его туда.
— Ты, сынок, чей же будешь?
Я говорю, что я — сын художника, и объясняю, где живу. Она всплескивает руками, на секунду исчезает в соседней комнате и возвращается с большим картоном, с которого стирает пыль рукавом. Она ставит его на стул, и я вижу ее комнату, изображенную очень живо масляными красками.
— Ваш, — обращается она ко мне вдруг на «вы», — ваш батюшка рисовал.