— Бронзы…
— Это портрет неизвестной женщины, семнадцатый век, Италия.
— Италия… Это — где Везувий?
— Да. А вот — портрет брата… Этот шкафчик на стене — из абрамцевских мастерских… А это, — и я отдергиваю занавеску на стеллаже, — книги по искусству, литературе, философии, религии, собранные моим дедом, и отцом, и мамой… Здесь и приключения, и путешествия, и Жюль Верн, и Майн Рид, и Фенимор Купер… А это Толстой, Пушкин, Шекспир…
— Как много!
— А это, — я достаю с полки толстую книгу, — старинный каталог Третьяковской галереи. — И я даю ему эту книгу.
— Шишкин! — восторженно читает он. — Репин! Суриков! Как красиво!
— Да, но они еще лучше в подлинниках.
— Подлинниках… — шепчет он, листая книгу. — Какие вы счастливые!
Большетелов осторожно перелистывает страницы, он забыл обо всем на свете. А у меня от голода сводит под ложечкой.
— Ваня!
Я протягиваю ему на блюдечке половину лепешки из картофельной кожуры.
— Нет… — Он качает головой. — У вас самих… мало… — И отводит глаза.
— Пожалуйста, — прошу я его, — а то и я не буду есть.
Минуту он раздумывает, потом тихо произносит:
— Хорошо. Спасибо… А ты у нас возьмешь, когда я тебе дам?
— Обязательно.
Он берет лепешку и, не глядя на меня, отламывает от нее маленькие кусочки и кладет в рот.
— Как конфета! Я буду сосать их. На постном масле?
— Да. В следующий раз, — говорю я ему, — я покажу тебе старинные гравюры. А сейчас я хочу подарить тебе несколько красок.
Я достаю этюдник отца. Запах дорогих масляных красок исходит от маленького ящика.
— Что это?
— Это этюдник. С ним художник ходит работать на природе — как ты, когда рисовал там у церкви.
Слабая улыбка удовольствия появляется на его бледном лице.
— Ваня, а кто научил тебя рисовать с натуры?
— Никто… Я сам… Я не знал, что это «с натуры».
— Я думал — с природы.
— Это одно и то же.
— А откуда он у тебя? — Большетелов показывает на этюдник.
— Мама привезла отцу в подарок из Парижа.
— Из Парижа…
Я выбираю краски: красную, черную, желтую, синюю и зеленую.
— Это очень хорошие краски. И вот тебе две кисточки. А краски надо разводить керосином.
— Спасибо, — шепчет он, пряча краски в карман. — Как вы богато живете!
В его голосе я не чувствую ни малейшего оттенка зависти.
— А долго вы все это собирали?
— Долго… Наверное, сто пятьдесят или сто лет.
— А я ведь только начал собирать… И моя мамка, когда я принес те ширмы, раскричалась.
— Почему?
— Это, сказала она, всё буржуйские прихоти. Это, сказала она, никому не нужно… Только пыль собирать… А я так плакал… Только тогда она и разрешила. А твой отец учился у Репина?
— Нет. Он учился в Строгановском училище.
— А-а… А кто это? — Он показывает на портрет.
— Это портрет моей мамы, — отвечаю я, глядя на изображение молодой смеющейся красивой женщины. — Его написал мой отец.
— Отец… — шепчет Большетелов.
Он прячет кисточки, осторожно обмотав их кончики бумагой, в валенок. Я гашу свет, и мы выходим из комнаты.
— А скажите, сны — это правда? — вдруг спрашивает он.
— Не знаю.
— Я тоже… Иногда мне снится, что я… что я — богатый! И мы живем в саду… И мамка не ругается. И я этот сад рисую. Но чаще мне снится хлеб и сладкий чай… Ну, до свидания, спасибо! — шепчет он и со вздохом добавляет: — Завтра опять в школу…
V
Почти три недели наша комната вечером наполняется теплом. После того как разгорится бумага в печке, я кладу туда куски угля и закрываю дверцу, открыв поддувало. Через какое-то время уголь, нагревшись, начинает издавать паровозный запах, тлеть, и тогда я открываю топку и сажусь напротив на низкое старое решето. На нем лежит бабушкина вышитая подушка. Я ни о чем не думаю, глядя в открытую дверцу печки.
Уголь становится похожим на раскаленное железо. Он тихо пощелкивает; крошечные искры, отделяясь от его поверхности, улетают в трубу. Раскаленная плита излучает тепло, и я сижу без пальто и шапки и через какое-то время начинаю мечтать…
Кончится война. Скорее всего, теперь уж мы выживем все-таки… Я буду художником, как мой отец. Я вспоминаю свои мечты о доме, о маленьком домике на берегу озера. По утрам птицы будут прилетать ко мне и своим пением наполнять воздух. Вечерами, после захода солнца, я буду выходить на крыльцо и смотреть, сидя на нем, на вечернее небо, на загорающиеся прекрасные звезды.