Он закрывает за собой дверь и обводит всех веселым взглядом.
— Почему так тихо?
— Тебя уважаем!
— Зачем же так? — укоризненно спрашивает Середа, неуверенно делая шаг к унитазу. — Слышали, что на фронте-то? Радость-то какая!
Молчание.
— Скоро их всех! — И он делает в воздухе энергичный жест рукой. — Добивать их, сволочей, будут!
Как толсты его зад и спина!
Молчание.
Он оправляет пижаму, отходит от унитаза и с улыбкой добавляет:
— Вот поправитесь — и добьем этих гадов! — Он хихикает. — Я тоже… мечтал морячком стать!
— А ты не мечтай! Мы тебя с собой возьмем, и твоя светлая мечта сбудется! — спокойно произносит один из моряков. — Ты у нас знамя понесешь впереди всех! Как в кино будет!
Улыбка сбегает с лица товарища Середы.
— Зачем же так? Я ведь вам ничего не сделал!
— А сделал бы, давно бы в гробу был!
— Вы забываетесь! — тихо и зловеще, не глядя ни на кого, говорит Середа.
— Ваня! Дай ему понюхать! Если он не мечтатель, может, ученый?
И я ахаю. Гигант без ноги окунает свой костыль в унитаз и, вытащив его оттуда, протягивает мокрый конец с черной резинкой к побелевшему лицу товарища Середы. И так держит его какое-то время у самого его носа.
— Пахнет?
Я слышу сочный плевок, оборачиваюсь: один из раненых, плюнув на окурок, бросает его под ноги Середе и, весело и зло улыбнувшись, издает громкий позорный звук.
— Марш для тебя, сука!
Пятясь спиной, Середа открывает дверь уборной и исчезает.
— Эх, люди! — мрачно говорит Трофим Яковлевич. — Звери! — И, вздохнув, добавляет: — Пошли!
Когда мы выходим из уборной, за нами раздаются возбужденные голоса.
— Трофим Яковлевич?
— Что, сынок?
— Что такое «самоварчик»?
— Раненые такие… что выжили… без рук, без ног. Их и называют «самоварчики». Их носят так… в мешках таких… петля сделана и дыра внизу.
— И у вас есть такие?
— Помнишь безногого? Что орал «жить не буду»?
— Да.
— Так вот, его и положили в палату к «самоварчикам». Их четверо.
— А что же потом с ними? Куда их?
— Не знаю, сынок. Говорят, в дом инвалидов… Там жить будут…
Мы идем к выходу, и на лестничной площадке я вижу… Славика!
С тех пор, как произошла сцена с Тимме и Чернетичем, он не здоровается со мной. Прищурившись, он наблюдает, как мы с Трофимом Яковлевичем спускаемся с лестницы. И вдруг Макарова перестает жевать и преграждает нам путь, растопыривая локти.
— Стой! Обыск!
Я каменею. Во всем громадном помещении после ее слов наступает тишина.
— Расстегни!
Я хочу плюнуть в ее жирную рожу, но вспоминаю слова мамы: «Ты погубишь нас!» — и влажными от внезапно выступившего пота пальцами расстегиваю куртку.
— Вот! — торжествующе восклицает Макарова. И с силой и ловкостью, которые от нее трудно ожидать, дергает мои мешочки. Один из них падает на каменный пол, сухари разлетаются.
— Ты что, дура! — слышу я за спиной голос Трофима Яковлевича. — Ты что?!
Но она, не слушая его, запускает руки в карманы моей курточки и вынимает оттуда бутерброды, которые дал мне комиссар.
— Вот б…! — доносится сверху. Там столпились раненые.
Макарова поднимает трубку телефона.
— Ваше приказание выполнено! Все при нем! Свидетели есть. Милицию вызывать? Да… Жду, товарищ Середа!
Она опускает телефонную трубку и заявляет громко, чтобы все слышали:
— Теперь понятно, откуда у нас спекулянты берутся!
— Вот дура! Отпусти парня! Мы же дали ему, не украл ведь, — говорит Трофим Яковлевич.
— А я не знаю, — нагло и спокойно отвечает Макарова. — Может, и украл!
— Ты же знаешь его, отпусти! — снова просит Трофим Яковлевич.
— Не имею права! — заявляет она. — Я получила приказ.
— Ну и сука! — слышу я сверху все тот же голос.
Открывается входная дверь и появляется в накинутой сверху на халат шинели с узкими медицинскими погонами Авессалом Артекович. Он близоруко щурится, снимает свои запотевшие очки и обводит нас всех глазами. Потом надевает очки на толстый мясистый нос и, оглядывая меня, спрашивает:
— Что с тобой, друг мой? Тебя всего трясет.
Он оглядывает меня, стол, на котором разложены бутерброды, мешочек с сухарями, тряпка с углем… Лицо его вытягивается, рука, протянутая мне для рукопожатия опускается, и вся приветливость мигом слетает с его лица.
— Эт-то что такое?! — тихо и яростно спрашивает он Макарову.