— Сука он! — с усилием произносит тот, с орденом. И я замечаю, что все они протрезвели. — Слышь, ты, сука! — Он нагибается над лежащим. — Слышь! На рынок — не ходи!
— Мальчик! Держи его крепче! — командует человечек, а сам подходит к инвалиду с орденом и тихо его о чем-то спрашивает. Потом возвращается к нам, а инвалиды ковыляют прочь.
— Ну что ж… ему все равно надо помочь, — говорит он как бы с сомнением. — Вы можете встать?
Тот кивает головой.
— Ну где же милиция? — спрашивает кто-то в толпе.
А меня опять бьет отвратительная дрожь… И ведь мне еще нужно купить сливочное масло! Я судорожно сую руку за пазуху — согретые теплом моего тела, лежат завернутые в газету деньги.
— Помогите нам, — обращается к толпе маленький человек, пытаясь поднять сидящего на снегу. Но толпа вдруг редеет, люди тихо-тихо исчезают, и мы остаемся одни.
— Нам ехать надо, — говорит саночник.
— Сейчас. Мы только доведем его до моей палатки.
— Некогда, Абрам Маркович! — возражает саночник, но все же со вздохом, нехотя, нам помогает.
И так, поддерживая старика, мы входим в лавочку Абрама Марковича, туда же я втаскиваю саночки с моими дровами.
— Здравствуйте, — здороваюсь я с крошечной женщиной с темными глазами и недовольным лицом.
Мы сажаем старика на стул, прислонив его к стене, а женщина, взяв в руки тряпочку, вытирает ему лицо, смывая кровь.
— Берта, — просит Абрам Маркович, — посвети нам получше!
— Можно подумать, Абрам, что ты открыл поликлинику! Это же уже второй! — сердито говорит Берта, но снимает лампу со стола и подносит ее ближе.
— Мои очки, — шепчет сидящий, еле шевеля распухшими губами, — мои очки!
— Мальчик! Сбегай поищи его очки!
— Но… мне некогда.
— А куда ты торопишься?
— Мне нужно купить масла.
— Ах, жаль! Я не знал этого! Я показал бы тебе, где купить самое лучшее и дешевое масло! И тебя бы там не обманули! — говорит Абрам Маркович. — Меня здесь все знают! — добавляет он с гордостью.
— Идем, — торопит меня саночник.
И, взявшись за веревочку и попрощавшись, мы выходим из палатки.
Конные милиционеры уже оттесняют толпу к воротам. Мы с дровами тащимся мимо молочного ряда.
— Сколько? — торопливо спрашиваю я женщину в белом халате, убирающую кусочки масла в вощеную бумагу.
— Пятьсот.
— Заверните.
— Деньги есть? — Она внимательно смотрит на меня.
— Да.
— Покажи.
Я достаю деньги и отсчитываю пятьсот рублей. Она медлит, раздумывает.
— Скорее, пожалуйста! — прошу я ее.
Она нагибается за прилавок, достает большущий комок сливочного масла и, развернув вощеную бумагу, подносит его к моему носу. Я с наслаждением вдыхаю прекрасный, забытый аромат.
— Хорошо!
Она кладет кусок на весы с гирей и, помедлив, добавляет еще немного масла.
«Какая добрая!» — думаю я.
— Спасибо!
Я запихиваю масло в мешочек с Наполеоном, прилаживая его так, чтобы он был незаметен. И мы с саночником быстро идем к выходу. Полозья санок визжат по мерзлому снегу. Я оборачиваюсь: к санкам привязаны три вязанки дров!
«Семьдесят пять — дрова, тридцать — саночнику, масло — пятьсот… Значит, у меня осталось еще восемьсот девяносто пять рублей!»
Мы выходим за ворота. Похожий на Пугачева, громадный, одетый в тулуп, поверх которого надет плащ защитного цвета, держа в одной руке винтовку, а в другой — поводок здоровой, ростом с теленка, немецкой овчарки, из крытой машины выпрыгивает человек. За ним, раскрыв пасть, прыгает еще одна овчарка, а следом, зажав поводок, спрыгивает женщина, одетая в такой же тулуп и тоже с винтовкой.
— Охрана рынка, — объясняет саночник.
Мы выезжаем на Малую Пироговскую. В Морозном закатном небе, на оранжевом фоне которого видны колокольня и собор Новодевичьего монастыря, загорается далекая неподвижная звезда.
Быстро темнеет.
— Морозно, — шепчет старичок.
Санки скрипят, мы двигаемся по обледенелому, засыпанному снегом тротуару. Прохожих становится все меньше и меньше. Изредка, стуча и звеня, пробегают трамваи.
— А за что его? — спрашиваю я у саночника.
Он сразу понимает, о ком я.
— Хотел вырвать карточку УДП у мальчика!
— А что… мальчик продавал карточки?
— Да. А тот спросил его: «Сколько осталось талонов? Дай поглядеть!» И хотел удрать с ней. А тут инвалиды… А тебе что?
— Да так…
«Я узнал его! Узнал! Это он тогда… в сорок втором году зимой отнимал карточки у детей и женщин! У Маргариты Николаевны!»