— Ты что, — спрашивает меня саночник, — жалеешь его, что ли?
— Нет.
Мы подходим к нашему крыльцу, он снимает дрова с саночек и аккуратно ставит их на ступени.
Этот тихий человек пахнет опилками — приятный запах, напоминающий запах леса.
— Спасибо вам, — говорю я ему. — В хорошем месте вы, наверное, работаете…
— Где они теперь, хорошие места… В мебельной я работаю.
— Разве сейчас есть такие?
— Есть, — тихо и почему-то печально отвечает он.
— А что же вы делаете?
— Гробы, милый.
…Темно. Звезды…
XXIV
Я открываю дверь. На кровати, в высоких подушках, сидит брат. Он в пальто и в меховой шапке с опущенными ушами.
— Мама! Смотри! Дрова! — радостно кричит он.
Мама раздувает пламя в печке. Ее лицо красно и выпачкано сажей. Изо всех щелей печки выползают струйки горького от тлеющей бумаги дыма.
— Почему ты так долго? — спрашивает мама.
— Я покупал дрова.
— Ты мог бы прийти раньше.
— Я не сумел быстро продать вещи.
— У тебя всегда отговорки…
— Не ругай его! — просит брат.
Поднявшись с пола, мама смотрит на три вязанки дров, но лицо ее не становится добрее, и я знаю, почему: она не любит заниматься домашним хозяйством.
Я снимаю пальто, заглядываю в печь: тлеющая бумага забила всю топку — тяги нет. Беру кочергу, проделываю отверстие в черных обуглившихся хлопьях, и листы начинают понемногу загораться. Осторожно ворошу черные куски картона и бумаги, поворачивая их так, чтобы они зажглись, а потом кладу первое полено и бегу открыть дверь в парадное.
Мама и брат смотрят, как лежащее в печи полено охватывает пламя. Я кладу второе и закрываю дверцу.
— Ну неужели нельзя было продать скорее? Я так волновалась!
— Нет, мама. Скорее — трудно. Но смотри, что я принес. Вот! — И я вынимаю из мешочка масло.
Она разворачивает сверток, подносит комок к лицу и нюхает.
— Неужели масло?!
— Да!
Брат хлопает в ладоши.
— Настоящее сливочное масло! Не думал, что во время войны еще делают сливочное масло!
Я лезу за пазуху и вынимаю теплую пачку денег.
— Здесь, — гордо сообщаю я им, — восемьсот девяносто пять рублей!
Мама радостно улыбается — и я совершенно счастлив!
Но… что такое с моим горлом? Как будто железную проволоку вставили в него изнутри! Я даже не могу глотать, и слезы брызгают у меня из глаз.
— Что с тобой?!
— Ничего. Это горло. Оно пройдет… Я лягу.
Я снимаю валенки. Проклятая голова опять кружится! Ложусь на кровать рядом с братом и вдруг слышу мамин возглас:
— Что это?
Через силу поднимаю голову: мама, держа в руках деньги, подходит ко мне.
— Посмотри!
В ее руках я вижу четыре тридцатки и… аккуратно нарезанные по их размеру куски старых облигаций.
— Тебя обманули…
— Не может быть! Дай!
Но проклятые облигации не желают превращаться в деньги! Как были облигациями, так и остаются! Ведь были же деньги! Я вспоминаю хромого… и как он попросил меня дать ему деньги для пересчета… и смех баб, сидящих в санях. И я все понимаю!
— Прости меня, мама!
И тут силы покидают меня.
— Не плачь! — Она кладет мне руку на лоб. — У тебя жар. Спи и не думай ни о чем!
Я отворачиваюсь к стене. Свет коптилки бросает на нее густую тень. Моего лица не видно. Слышно, как мама расставляет чашки на столе.
— Мы будем пить чай? — спрашивает брат.
— Да. И есть хлеб с маслом.
— Я люблю масло. Оно вкусное и полезно для здоровья.
Мама разворачивает вощеную бумагу.
— Дай кусочек! — просит брат.
— Пожалуйста!
И я слышу чмоканье и сопение, чувствую запах морковного чая… Но мое горло как будто сжимает чья-то невидимая ужасная рука.
«Все!» — думаю я и проваливаюсь в темноту.
XXV
В комнате тепло. Я открываю глаза, пытаюсь глотать. Резкая боль заставляет меня согнуть шею и замереть, прижав ноги к животу.
— Ты еще болен? — слышу я голос брата: — Здравствуй!
Я с трудом поворачиваюсь и киваю.
— Ты не говори. Молчи… К тебе скоро придет доктор, а я буду за тобой ухаживать.
Я закрываю глаза и, содрогнувшись от боли, проглотив слюну, проваливаюсь опять в темную, не имеющую ни дна, ни границ, ни названия бездну.
…И так проходит много дней.
Однажды, открыв глаза, я вижу перед собой Славика, с любопытством глядящего на меня.
— В школе большие новости.
«Мне наплевать!»
— Двоечников будут точно отчислять.