После смерти папы я решила навестить его соседей. Несколько дней я никак не могла на это решиться, а к тому времени они уже узнали новость. Сначала чувствовалась неловкость, но после обмена первыми фразами они пригласили меня в дом, выразили сочувствие, стали, захлебываясь, делиться воспоминаниями. Беседы шли рывками — от что-я-делаю-сейчас до памятных моментов. Благодаря Холли атмосфера не стала слишком мрачной — она ничего не сознавала, кроме того, что вокруг были новые люди, которые занимались ею, улыбались. А когда она решила, что ей все это надоело, и начала требовать изменения мизансцены, это дало мне повод уйти.
Все равно я пробыла куда больше, чем намеревалась, в первых двух домах. Финдлеев я оставила напоследок. К тому времени, когда я туда добралась, было уже почти пять и мы обе — Холли и я, — должно быть, устали. Дверь открыл дядя Боб. Увидев меня, он протянул руки, точно увидел девочку, пропавшую много лет назад. Он, наверное, обнял бы меня, если бы на руках у меня не сидела Холли, внимательно глядевшая, к кому это мы пришли. Дядя Боб остановился в своем порыве, руки его упали по бокам.
— Зоэ, лапочка, мне так жаль твоего папу. А ты-то как? Все у тебя в порядке?
Я вошла в дом вслед за ним, затем — в гостиную, где провела столько часов ребенком. Мы поговорили об аварии, о том, каким шоком явилась смерть папы, каким он был человеком. Через какое-то время, видя, что никто к нам не присоединяется, я спросила Боба:
— А Гэй нет дома?
Голова его резко дернулась.
— Разве ты не знала? Ее не стало в июне. Так и не вернулась из больницы.
Как только он это произнес, я вспомнила, что слышала об этом. Папа сидел по другую сторону столика на своем заднем дворе, залитом солнцем, с банкой «Тетли» в руке. Было это как-то летом. Холли, которая была тогда гораздо меньше, усиленно сосала грудь. Я чувствовала себя неловко от того, что занималась этим при папе, волновалась, что солнце может опалить малышку, тревожилась, что сменные подкладки под грудь оставила в мешочке в передней. Старалась удержать распахивавшуюся блузку, злилась, что рядом нет Пола, который мог бы помочь. Тогда папа и сказал мне, я уверена в этом: «Ты помнишь тетю Гэй, верно? У нее в прошлое воскресенье случился инсульт». Так и вижу, как он это говорит. Не помню, что́ я сказала в ответ, ничего не помню из этого разговора. В памяти возникло лишь, как заворочалась Холли во время кормления и как я старалась удержать ее на месте.
— Ох, Боб, это ужасно. Я не знала. Мне, право, очень жаль.
Хоть я и соврала, но не очень удачно. В беседе появились натянутость и молчание. Вскоре терпению Холли пришел конец. Я тепло поблагодарила Боба, и он поднес мою сумку к машине. Пока я усаживала Холли в ее креслице, застегивала ремень безопасности, у меня было несколько минут на то, чтобы подумать. Появилось объяснение некоторых моментов, озадачивавших меня: почему, например, Дэвид, сын Боба, был одним из свидетелей при новом завещании папы. Почему рядом с подписью Боба не стояло подписи его жены. И я огорчилась таким провалом в памяти. Я думала лишь о том, как достойно проститься. Закрыла дверцу со стороны пассажира, повернулась к Бобу и импульсивно поцеловала его в щеку.
— Мне очень жаль, что приходится уезжать. Я скоро снова приеду.
Но прошла пара недель, прежде чем я сумела вернуться. Пол забрал Холли к своей маме на целый день, так что я была предоставлена самой себе, и это мое посещение было уже куда лучше. К тому времени страховые компании сообщили солиситору, что будут оспаривать притязания. Мы с Бобом какое-то время поговорили об этом, а ведь всегда бывает легче, когда есть конкретная тема для разговора. Боб, как и я, не верил, что кто-то может подумать, будто папа совершил самоубийство. Наличие общего врага помогло нам избежать недоговоренностей во время нашей предыдущей встречи. Был подан чай и выпит. Когда Боб вернулся в комнату со свежезаваренным чаем, я призвала на помощь всю свою храбрость и сказала:
— Боб, я хотела кое о чем спросить. Папа попросил вас засвидетельствовать его завещание, верно?