* * *
“Пиратский набег” – это у меня такая стилистическая связка. Не так давно один почтеннейший авторитет по части Набокова обронил, говоря, кажется, о Б. Носике, такие слова: “один из пиратских переводчиков”. Я, помнится, позабавился тогда, составляя гегелевские триады вроде “пиратский переводчик – пиратский переплетчик – пиратский читатель” и далее “пиратский читатель – пиратский издатель – квартальный надзиратель”, с явлением которого словесность прекращает течение свое. Но тут любопытно другое – любопытно как человека с головой выдает неверно выбранное слово. Вроде бы говорит человек умно, дельно и благородно, но поскольку он издавна раздражен пиратскими изданиями Набокова в нашей стране (хоть по ее законам никакие они не пиратские), то стоит ему немного расслабиться, как получается у него совершенная несусветица да еще и окрашенная в неприятно тоталитарные тона. Потому что перевод ну никакой в себе уголовщины не содержит и содержать не может, если, конечно, делается он из любви к переводимому автору. Да, верно, в то время, когда сам я затеял переводить Набокова, за такие дела, без спросу творимые, можно было и срок схлопотать. Но если тогда я обязан был спрашивать разрешения у носителей коллективного разума, то теперь, выходит, за ним следует обращаться к совершенно мне незнакомому дяденьке? И что тогда, спрашивается, изменилось?
Или вот рассказывает другой человек о своей любви к Набокову, красиво рассказывает, с метафорами, поскольку – известный поэт. Метафоры-то его и подводят, потому что внезапно выскакивает из него такая характеристика предмета его любви: “двуязычный бабочник” и становится ясно: за что-то он Набокова не любит, и не любит крепко.
И если два-три слова способны нанести произносящему или пишущему их серьезный урон, то что же может причинить ему целый словарь? (Вернее сказать, большое количество слов, расставленных в определенном порядке, что можно принять в качестве рабочего определения понятия “язык автора”).Урон несравненно горший, и не только ему. Я давно подозреваю, что “загадочная русская душа” до пришествия Достоевского никакой особой загадочностью не отличалась. Это его поразительный язык – захлебывающийся, запышливый, растекающийся, но долбящий в одну точку, сотворил себе под стать толпу персонажей, убедительно доказавших, что возможен и такой, так разговаривающий и думающий человек, этой самой души носитель. А затем уж возможность претворилась в действительность, и мы получили ту страну, в которой живем. Отцы-основатели ее Достоевского не любили, не читали и другим читать запрещали, ан поздно – все они с детства дышали пропитанным им воздухом, а поскольку люди они были, вообще говоря, малокультурные, не имевшие времени для настоящего чтения да и не питавшие в нем потребности, то и защититься от вдыхаемых миазмов им оказалось нечем. В итоге и наворотили.
Вот это, наверное, и есть ответ на твой (риторический, конечно) вопрос: “откуда что берется?” От книг, которые мы начинаем читать, едва освоив азбуку, от библиотек, которые сооружает вблизи от нас благая судьба (мне досталось целых две), и от того количества времени, которое мы, вместо того, чтобы жить полноценной животной жизнью, тратим на это нелепое занятие – на усвоение правильного порядка слов.
Всего доброго
С. Ильин